на воронежской и олонецкой верфях под присмотром Петра. Успел недолго повоевать. И наконец, с 1707 года ему поручено было начальство над петербургским адмиралтейством. Это была карьера подлинного «петровского птенца». Есть основания полагать, что после Меншикова он был в это время самым близким к Петру человеком.
Но карьеру его погубило то, что Меншикову прощалось: воровство. Он был одним из тех, кто – как сенаторы князь Волконский и Василий Андреевич Апухтин – оказался крепко замешан в деле о поставках под чужими именами.
Маккензи в том же донесении от 29 ноября: «Один из первых членов адмиралтейства, Александр Васильевич Кикин, арестованный вместе с другими в прошлый четверг, испугался до того, что с ним приключился апоплексический удар, от которого он вряд ли оправится, так как все еще находится под стражей».
Скорее всего, Кикин удачно симулировал инсульт. Через некоторое время, полупрощенный, он вернулся в Петербург вполне дееспособным.
Маккензи в том же донесении: «Говорят также, будто царь отправил в Москву с нарочным приказ тамошнему вице-губернатору явиться сюда для оправдания или, вернее, для разъяснения дел, в которых его обвиняют».
Московский вице-губернатор Василий Семенович Ершов, незнатного происхождения, в прошлом думный дьяк, сумел оправдаться. Более того, в следующем году он обвинил в злоупотреблениях губернатора Алексея Петровича Салтыкова. Салтыков тоже оправдался, но пост губернаторский потерял.
Между тем следствие расширялось, захватывая всё новых фигурантов.
Маккензи в том же донесении: «Такие же указы направлены князю Матвею Гагарину, губернатору Сибири; бывшему начальнику Монетного двора сенатору Василию Апухтину; бывшему архангельскому губернатору Курбатову и Дмитрию Соловьеву. Последнего считают заведующим большими торговыми предприятиями; говорят, будто он ведет их от имени другого лица, которого молва еще не называет».
«Другим лицом», имя которого Маккензи не решился назвать в письме из осторожности, был всесильный князь Меншиков.
Но к концу 1714 года положение Меншикова сильно пошатнулось. Ему инкриминировалось едва ли не предательство национальных интересов во время его командования войсками в Германии. Мы помним крайнее неудовольствие Петра передачей захваченного Штеттина прусскому королю, а не Дании. Но постепенно выяснялись и другие сомнительные действия светлейшего.
Поскольку Петр демонстративно обличал Меншикова при большом количестве свидетелей (разумеется, не случайно), этот сюжет запечатлело немало источников.
В октябре 1714 года Фальк доносил: «Всего несколько дней назад царь спросил генерала Долгорукого (князь Василий Владимирович Долгорукий. – Я. Г.), почему Меншиков не бомбардировал Теннинг, и со вниманием выслушал рассказ генерала об интригах Меншикова с Флеммингом и бароном Герцем. Мне это рассказывал сам генерал. Вражда между Меншиковым и вышеназванным генералом продолжается, и многие люди полагают, что последний имеет большее влияние на царя. Он в очень выгодном положении, имея врагом одного лишь князя, а сего последнего, напротив, ненавидят все».
Как мы увидим, преданность князя Долгорукого царю тоже имела свои пределы.
Тот же Фальк записал публичный разговор Петра с Меншиковым 23 ноября 1714 года на праздновании именин светлейшего: «Ну, Александр! Сегодня я увидел знаки твоего вероломства. Я тебя поднял из ничтожества, а ты заносишься выше меня; я хорошо знал, что ты меня обкрадываешь, и позволял это, но теперь мне хорошо известно, что ты украл не только сотни тысяч, но миллионы, и только в этом году ты присвоил больше миллиона».
Петр снова напомнил Меншикову его самоуправство в Германии и резко оборвал Екатерину, которая попыталась заступиться за своего бывшего любовника.
Фальк, присутствовавший на празднике, с некоторым удивлением засвидетельствовал, что, вопреки обыкновению, Петр ничего не пил…
Об этом же эпизоде рассказал и другой свидетель – австриец Плейер. Петр объяснялся с Меншиковым не менее двух часов, и одним из затронутых сюжетов было строительство бастиона Петропавловской крепости.
По возвращении Петра в Петербург он нашел бастион недостроенным, и ему доложили, что Меншиков употребил все деньги и рабочих на перестройку собственного дворца.
«Ты богатеешь, а я беднею, – говорил взбешенный царь. – Все люди, вся страна жалуется на тебя. Ты вор и грабитель, на тебя уже пожаловался город Гамбург, император и другие. И если ты думаешь, что всё у меня отобрал, то помни, что у меня еще остались топор и плаха и я могу казнить всех воров».
В конце 1714 года Петр мог бы повторить, несколько перефразируя, горькие слова своего прапраправнука императора Николая II: «Кругом воровство и измена». Далее – Маккензи: «Вызываются сюда также многие офицеры украинской армии для показаний, нужных для дальнейшего следствия по жалобам, принесенным на главнокомандующего там фельдмаршала Шереметева. Ждут сюда вскоре для ответа и самого фельдмаршала».
Как уже говорилось, иностранные дипломаты, и Маккензи в том числе, умели добывать информацию. И важные сведения, которыми они снабжали свои правительства, далеко не всегда отложились в российских официальных документах. Не говоря уже о скудных мемуарных источниках, оставленных русскими современниками Петра. С другой стороны, дипломаты, стараясь донести до своих правительств максимум информации, пользовались и слухами, проверить достоверность которых не могли. А потому к их свидетельствам нужно относиться с осторожностью. Но эти сведения Маккензи достаточно основательны. Он внимательнейшим образом следил за разворачивавшимися на его глазах драматическими событиями и пытался понять их суть. В тот же день, 29 ноября, он отправил в Лондон еще одно донесение:
По слухам, Царь, стремясь к своим целям, решился – как на верное и удобное средство для их достижения – устранить злоупотребления, которые, подобно обнаруженным, тяжело ложатся на подданных и сказываются на всем здешнем бытие. Лица, упоминаемые в прилагаемых документах, между прочим обвиняются в обмане Царя и притеснении народа в деле, касающемся поставки в прошлом году муки для армии и флота: за ту же муку, которая прежде обходилась по рублю за куль, затем, когда подрядчиками вместо крестьян (привозивших хлеб издалека) или честных купцов явились сенаторы, Царю пришлось платить по два рубля с четвертью с куля 〈…〉.
Через несколько дней, надо полагать, выяснится, признает ли Царь удобным в настоящее время наказать виновных денежным штрафом или подвергнет их телесному наказанию, хотя, сколько могу судить, господствует мнение, что многие поплатятся головой, другие же – если и избегнут казни, то потеряют недвижимость и царскую милость, а затем подвергнутся заключению или ссылке. 〈…〉 Говорят, будто все или по крайней мере бо`льшая часть лиц, высокопоставленных как в гражданском, так и в военном управлении, в большей или меньшей степени виновны в проступках, к искоренению которых стремится Царь. Прибавляют, будто Царь ознакомился с злоупотреблениями не только из донесений Сената, которому с год тому назад поручено было расследовать их, но что важнейшие данные почерпнуты им из сведений, добытых через собственных шпионов.
