название выбрали с отсылкой к пушкинской эпохе.
МВ:
Говорящее название. У меня у самого стоит сейчас на столе зеленая лампа. Она итальянская; едва ли фирма ARTE Lamp выбрала цвет в честь русского литературного кружка. Но я сам ее купил, безусловно, в память о «Зеленой лампе».
ГС:
Кстати, название первого объединения также отсылало к предмету: к лампе с зеленым абажуром на столе председателя. А еще лампа стала символом надежды. Считается, что «Зеленая лампа» действовала при Союзе благоденствия и декабристы захаживали на собрания поговорить о литературе. Кстати, помимо Пушкина, там состоял еще и Дельвиг.
МВ:
Но мы, опять-таки задним числом, сильно модернизируем. В 1819–1820 годах, естественно, декабристы еще не подозревали о том, что они декабристы. Царю Александру было едва за сорок, он совершенно не собирался умирать, никто не ожидал, что все так быстро пойдет.
ГС:
Да, но сами тайные общества существовали с 1816 года. Несомненно, их участники про себя уже знали, что они в душе революционеры и собираются творить историю.
МВ:
Пожалуй.
ГС:
Ты говоришь о «неофициальном кружке»; но Вольное общество любителей российской словесности было одобрено высочайше, к нему очень доброжелательно относился царь. Оно ставило перед собой задачи литературные, даже благотворительные. Дельвиг состоял и в нем, а еще Баратынский, Кюхельбекер, Грибоедов. Вольное общество распалось после восстания декабристов из-за причастности многих членов к восставшим.
МВ:
Вольное общество – это не то, в котором Шишков заседал?
ГС:
Нет, Шишков заседал в «Беседе любителей русского слова» (1811–1816). А прокомментируй как специалист по письмам Пушкина письмо Петру Мансурову про «Зеленую лампу»: «Зеленая лампа нагорела – кажется, гаснет – а жаль – масло есть (т. е. шампанское нашего друга). Пишешь ли ты, мой собрат – напишешь ли мне, мой холосенький, – прямо как современное нежное. – Поговори мне о себе – о военных поселеньях. Это все мне нужно – потому, что я люблю тебя – и ненавижу деспотизм. Прощай, лапочка. Пушкин» (Т. 10. С. 14).
МВ:
Это письмо Мансурову, в честь которого московский переулок, где сто лет спустя жил булгаковский Мастер… Видишь, как все рифмуется. Это письмо часто цитируют. Оно, конечно, очень характерно. Потому что наглядно показывает, как близко в сознании тогдашних молодых людей ходили вместе вольность и фривольность. Игривое упоминание шампанского, которое подпитывает их беседы, и тут же совершенно не шутливый намек на военные поселения, тогдашняя острая и болезненная тема русского общества. И прямой выпад: я люблю тебя и ненавижу деспотизм. То есть для Пушкина эта вольность и фривольность, политические разговоры и досуги отнюдь не невинные, как ты совершенно справедливо сказала – долоховского типа, то есть описанные Толстым в «Войне и мире» в образе бретера Долохова, ходили очень близко. И это естественно. Да, лицейский период закончился, молодому поэту 18 лет, у него уже первая слава, его уже привечают, охотно принимают в компании, где люди все старше его, – это водораздел, позволивший им, его старшим товарищам, тому же Каверину, участвовать в войне 1812 года, – и они, эти люди, принимают его на равных. Пушкин, конечно, горячо отдается этим петербургским наслаждениям, удовольствиям, прямо сказать, становится «золотой молодежью» того времени.
ГС:
Я бы дополнила тем, что в этом письме Пушкин уже ставит такие стилистические эксперименты, которые позже будет проделывать в своих художественных произведениях.
МВ:
Нет-нет, тут я добавлю как «специалист по письмам», раз уж ты меня так величаешь. Особенность эпистолярного стиля Пушкина – он всегда стилизует, всегда как бы попадает в тон своему корреспонденту. И по этому письму мы можем судить не столько о стиле Пушкина, сколько о стиле Мансурова. Вот эти «холосенький», «есть чем питать лампу» (в смысле, шампанским) – это явно, так сказать, слепок менталитета самого Мансурова.
ГС:
А мне представляется красивой иллюстрацией моей мысли. Одновременно звучат две противоположные ноты: «ненавижу деспотизм» – высокая нота, «холосенький» – интонация дружеского разговора, не связанного с общественным служением.
МВ:
Правильно. Это, повторяю, то, каким образом Пушкин общался с Мансуровым. С Карамзиным, очевидно, он общался по-другому, и Карамзину он писал письма по-другому, и Вяземскому писал письма по-другому. Тоже очень вольным слогом, но совершенно иначе.
Любовь в Петербурге
ГС:
Про дружбы и общественную деятельность поговорили, остановимся на любови этого периода.
МВ:
Которой из них?
ГС:
Евдокия Ивановна Голицына, жена князя Голицына. Как ее только не называли: Princesse Nocturne («ночная княгиня») и Princesse Minuit («княгиня полуночи»). А Карамзин называл ее Пифией. Она была хозяйкой литературного салона, одной из тех женщин, которые играли важную роль в тогдашней культурной жизни. Среди гостей ее салона были Пушкин, Вяземский, Батюшков, Жуковский, Карамзин. Пушкин ею увлекся, о чем Карамзин написал Вяземскому: «…Поэт Пушкин… у нас в доме смертельно влюбился в Пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви»[24].
Йозеф Грасси
КНЯГИНЯ ЕВДОКИЯ (АВДОТЬЯ) ИВАНОВНА ГОЛИЦЫНА (урожд. ИЗМАЙЛОВА, 1780–1850).
Около 1800–1802
О ней в 1817 году Пушкин написал: «Отечество почти я ненавидел – / Но я вчера Голицыну увидел / И примирен с отечеством моим»
МВ:
Тут надо уточнить. Во-первых, Карамзин употребляет слово «пифия» явно иронично – исходя из экзальтированного стиля поведения Голицыной, что не только Карамзиным подтверждается. Это известно, она любила ночами напролет музицировать, философствовать и т. д. А во-вторых, извините – она была на 19 лет старше.
ГС:
Конечно. Но это такая же любовь, как и к жене Карамзина.
МВ:
Только гораздо более материальная.
ГС:
Василий Львович Пушкин, дядюшка, писал Вяземскому: «Племянник мой Александр у нее бывал всякий день, и она меня порадовала, сказав, что он малый предоброй и преумной»[25]… Они общались до 1835 года. Конечно, любовный характер их отношения носили куда более краткое время.
МВ:
Тем более что с 1830-го, как мы знаем, Пушкин уже помолвлен.
ГС:
В 1835 году он посетил салон Голицыной в последний раз.
МВ:
Ему оставалось жить чуть больше года – просто не успел. Но оставил тонкое наблюдение о том, какая это была превыспренняя особа – в связи с «Историей государства Российского» Карамзина. По выходе этого труда образованные люди не просто зачитывались им, но и обратили внимание на то, каким резко выраженным стилем «История…» изложена. Который кому-то казался даже нарочитым. В числе этих «кого-то» оказалась и некая светская дама. В наброске статьи «Карамзин» Пушкин вспоминал: «Ничего не могу вообразить глупей светских суждений, которые удалось мне
