Охотником самолично.
9
1 октября 1940 г.
Вместо Уинстона Черчилля на Вандомской площади обосновался Герман Геринг, зато дом на улице Анри-Рошфор, где живет Франк, почти вернулся к нормальной жизни. Консьерж даже нашел время, чтобы навощить дубовую лестницу. Аромат восковой мастики Sapoli создает иллюзию прежнего мира. С четвертого этажа снова доносятся звуки фортепиано: сегодня вечером мадемуазель Ле Троке репетирует Шумана. «Грезы» немецкого композитора – ее конек.
Даже у фрицев можно найти что-то хорошее.
Франк сидит у себя в гостиной на диване и тихо радуется. Сын оказался жив и здоров, и даже не в плену. Мейер отпраздновал это известие парой бокалов «Кот-де-Нюи». Утром пришла почтовая открытка: только что введенное «межзональное сообщение»[6]. Франк в двенадцатый раз перечитывает текст. Жан-Жак избежал мобилизации благодаря плохому зрению. Франку немного стыдно: он забыл, что сын близорук. Или вообще не знал об этом? Какая разница! Главное, что мальчуган по-прежнему в Ницце и только что принят бухгалтером в отель «Негреско». Подчеркнуто: «настроение – спокоен».
По вечерам в доме на улице Анри-Рошфор тихо. Франк хорошо знает: немало жильцов покинули здание. Теперь он не так строго судит тех, кто бежал из Парижа. Он с теплом вспоминает жившую над ним чету Биренбаум. Эти вернутся не скоро. Утром, перед отъездом в Испанию, они отдали ему ключи от своей квартиры, попросив присматривать, как бы не ограбили мародеры. На тротуаре Жан Биренбаум шепотом сказал Франку, что всем французским евреям надо следовать их примеру.
– В овчарню вошли волки, – добавил он.
Франку показалось, что сосед смотрит на него слишком настойчиво, словно намекает на что-то. Неужели советует ехать? Невозможно! Я уже двадцать лет как француз, ветеран войны, сражался под Верденом под командованием самого Петена, я ничем не рискую.
Франк наливает себе третий бокал вина. Напиться и лечь спать! Тем лучше.
Дневник Франка Мейера
Шумановские «Грезы» каждый раз переворачивают мне душу. Я даже не пытаюсь бороться с этим чувством, наоборот. Мелодия подхватывает меня и тут же уносит к далеким воспоминаниям манхэттенской юности. Туда, где в Hoffman House задумчивый пианист из Дюссельдорфа по имени Эвальд каждый раз играл эту вещь под закрытие бара. Припозднившиеся клиенты обожали эту грустную мелодию, с ней им казалось, что ночь – нежна. Мне тоже. Пальцы Эвальда скользили по «Стейнвею» и уносили тоску по родине, «Грезы» дарили иллюзию бессмертия. Перед самым концом смены, надраивая, как положено, медный поручень, обводящий контур стойки, я часто просил, чтобы Эвальд сыграл «Грезы» для меня одного. Иногда по шесть раз подряд – казалось, он так может играть до бесконечности. И я вместо того, чтобы отправиться домой и лечь спать, садился на один из деревянных стульев красного дерева в этом царстве великого бармена Мэхони и погружался в нью-йоркскую ночь, что кипела в огромном окне слева от бара. Умопомрачительный город, сверкающий огнями. Снаружи все сияло и вспыхивало в свете автомобильных фар. Всю ночь горели вывески театров, мюзик-холлов и паласов. Этот город отменил тьму, и двадцатый век обещал стать феерией. Все казалось прекрасным сном. На прилавке в полный рост стояло чучело черного медведя, подпирая золоченый торшер, и даже дикий зверь выглядел по-домашнему уютно и умиротворенно. На противоположной от медведя стене висела довольно смелая картина маслом, изображавшая нимф и сатиров, и всяческие жизненные утехи… Здесь царила атмосфера легкости и гедонизма. Каждый вечер пионеры прогресса приходили сюда наслаждаться жизнью и беззаботным миром, состоящим из блесток, долларов и холодного шампанского. И вся Америка была как ее небоскребы – устремлена к небу; вся страна неслась навстречу будущему, непременно лучезарному и солнечному. Ни в Нью-Йорке, ни Париже люди не могли предугадать развороченные леса Вердена, никто и подумать не мог, что цивилизованные народы будут истреблять друг друга в тумане и топи Арденн.
10
2 октября 1940 г.
А рейхсмаршал-то косой, как заяц.
Геринг собственной персоной сидит за столиком полковника Шпайделя, и тот, как может, прячет неловкость за круглыми очочками. Возможно, маршал топит в спиртном неудобные мысли: его «Битва с Англией» застопорилась, «Спитфайеры» британских ВВС сильно дали прикурить эскадрильям люфтваффе. Полковник Шпайдель периодически бросает за стойку умоляющие взгляды. Франк пожимает плечами.
Что поделаешь, я тут бессилен.
В обычные времена он бы уже подошел и потихоньку навел порядок. Но времена давно уже не обычные. Вот и Жорж вовсю суетится вокруг Геринга, никак не облегчая ситуацию. Он только что принес ему еще одну Pink Lady: джин, яичный белок, гренадин и лимонный сок. Людоед обожает этот коктейль, особенно если плеснуть поверх побольше бренди.
Франк – заложник собственного бара, теперь «Великий лесничий» – его личный тюремщик. Глаза двух десятков офицеров люфтваффе устремлены на кумира, блестят от возбуждения, все наперебой изображают безудержное веселье! И сам Геринг – семипудовый шар безумия и власти.
– Тише, господа! – внезапно рявкает он. – Предлагаю игру.
В баре сразу становится тихо, как в окопе перед атакой. Геринг обводит оловянным взором столы, затем стойку бара.
– А, Жорж, вы здесь! Я хочу поиграть с вами.
– Я к вашим услугам, рейхсмаршал.
– Вот увидите, так можно много узнать о том, кто перед тобой. Для начала я достаю из кармана банкноту в сто рейхсмарок. Вот она. Новенькая, красивенькая. Сто рейхсмарок! Мой вопрос очень прост, Жорж: что бы вы сделали с банкнотой, если б она была вашей? Даю вам выбор. Вы можете либо угостить пивом прекрасное собрание офицеров рейха, собравшееся сегодня здесь…
Громкие аплодисменты подчиненных.
– …либо, – продолжает Геринг, – выбрать в этой комнате одного-единственного человека и поднести ему отличную бутылку. Ну? Что бы вы сделали, дружище?
Франк сверлит своего старого товарища настойчивым взглядом.
Не попадайся в ловушку, Жорж! Уходи в сторону, умоляю тебя. Отвечай вопросом на вопрос…
Но Жорж рад гнуть шею!
– Без колебаний, рейхсмаршал, я выбираю второй вариант.
Офицеры, лишенные пива, еще пуще аплодируют начальнику и его официанту.
Стоило Герингу войти, как бар превратился в цирк-шапито.
– Молодчина, Жорж. Смелый ответ и мужественный ум! Черта характера, дорогая национал-социализму. Такая удаль заслуживает награды. Дарю вам эту сотню рейхсмарок. А взамен, старина Жорж, вы сообщите нам, кто из этих достойных офицеров выбран для вручения подарка. Кому вы подарите роскошную бутылку?
Жорж, не теряя достоинства, поворачивается к стойке.
– Скажи-ка, Франк, ведь сто рейхсмарок – это цена «Дом Периньона» 1927 г., не так ли?
Франк едва кивает, прискорбно видеть, что друг и соратник так легко идет на сделку с совестью.
– Тогда открой бутылку и выпьем
