толку. Ибо невозможно сказать, что одно из направлений учения истинно, а другое ложно, но совершенно ясно, что в опирающемся на более узкую основу южном буддизме мы слышим эхо самого великого голоса, одиноко вопиющего в пустыне среди тех, кто не знает, откуда он пришел и куда идет, в то время как в северной школе мы слышим Будду в его истинных связях, как вершину развития религиозного опыта его страны. Северный буддизм, таким образом, подобен некоему огромному горному ущелью, через которое Индия изливает свои интеллектуальные потоки на мир, и утверждение о том, что самый значительный вклад в доктрину был сделан в Кашмире (хотя может быть или не быть верным в том контексте, в котором оно появилось), совершенно точно по своей сути, причем оно даже глубже, чем подразумевают слова этой фразы.
Послание Свободы
В сущности своей, согласно обеим интерпретациям, послание Будды явилось вестью о Свободе Души, и услышавшие его были свободными детьми Ганга, уже напившиеся чистоты Абсолюта из Махабхараты и Упанишад. Однако очень важно, что кроме собственно философского величия этого послания, из глубины веков и через многообразные формы существования обеих школ мы слышим, как божественный голос, все еще дрожащий от безмерного чувства жалости и сострадания, прозвучал среди самого индивидуалистического народа в мире и возвысил бессловесную тварь до уровня человека. Во времена духовного феодализма, когда каста побуждает крестьянина при всей его нищете вести себя как лучший представитель человечества, мы видим, что Будда, в своем бесконечном милосердии, мечтает о том, чтобы простые люди объединились в одно великое сердце, и выступает как разрушитель социального рабства, провозглашающий равенство и братство для всех. Именно этот второй элемент учения, столь близкий идеям конфуцианского Китая, отличал его от всех предыдущих направлений развития ведической мысли и позволил мыслям Будды охватить всю Азию, если не все человечество.
Капилавасту, место рождения Будды, находится в Непале, и в те времена было даже более туранским, чем сейчас. Ученые иногда говорят о татарском происхождении Будды, так как племя сакья могло происходить из той же народности, что саки, или скифы, а откровенно монгольский тип лица в самых ранних изображениях Будды, равно как и золотистый или желтый цвет его кожи, описанный в первых сутрах, становятся замечательными доказательствами этого. Даоситы вообще порой заходят до смешного далеко: в книге «Лао-цзы Хуа Хо Цзин», или «Книге о том, как Лао-цзы обратил варваров», рассказывается, как сам Лао-цзы, таинственно исчезнув на заставе Саньгу-ань, отправился в Индию и там перевоплотился в Гаутаму!
На заставе… – по преданию, начальник далекой заснеженной приграничной заставы был последним, кто видел Лао-цзы; именно он потом говорил, что Учитель решил навсегда удалится от мира.
В любом случае вне зависимости от того, текла в его жилах татарская кровь или нет, он воплотил в себе коренную идею этого народа, и тем самым всеобщий и наиболее яркий индийский идеализм стал океаном, в котором смешались воды Ганга и Хуанхэ.
Свобода и рабство
Монашеская идея еще больше отличает буддизм от всех риши и саньясинов, которые проповедовали в лесах, но из-за духа крайней независимости стали лишь звездами, а не созвездиями. Существование буддийской церкви, матери всех церквей, как она есть, показывает двойственность буддийской мысли. Ибо организация саньясинов – это рабство освобожденных, а сама душа Веры – это поиск природы свободы от того страдания, которое называют жизнью.
Риши – в индуизме мудрецы-праведники.
Саньясины – в индуизме следующие саньясе (индуистскому монашеству, «вхождению в новый мир»), отказавшиеся от имущества, странники.
Но в действительности и свобода, и рабство должны были стать элементами учения великого Мудреца. Чтобы выразить себя, Совершенству необходимо опираться на контраст противоположностей, и, провозглашая поиск единства среди многообразия, утверждение истинной индивидуальности одновременно во всеобщем и частном, мы можем постулировать различия между вероисповедованиями.
Лев Сакьи, встряхнув гривой, разгоняет пыль майи. Через препоны рабства он прорывается к формам и отрицает само их существование, поскольку он направляет душу к Вечному Единству. Это является основой атеистических формул поздней южной школы. В то же время радость и восторг единения с Абсолютом рождает огромную любовь к красоте и значимости вещей, а также влечет северных буддистов и их братьев – индуистов – к желанию украсить весь мир своими богами. Учение Будды, вероятно, передавалось в форме гатх или в какой-то родственной переходной форме раннего санскрита до пали. Но, если вспомнить заветы Будды, то он предписывал своим ученикам говорить на народных диалектах.
Атеистических – в некоторых направлениях буддизма само слово «бог» не имеет смысла, так как принципы всеединства не подразумевают обособления богов.
Гатхи – ритмизированные изречения, легкие для запоминания.
Пали (букв. «строка») – диалект, на котором написаны канонические тексты буддизма.
Раскол и школы
Различные толкования одной истины, облеченные таким образом с равным авторитетом в совершенно разные одежды, неизбежно приводили к раскольническим спорам. Сначала они касались в основном правил или ритуала, который являлся самым важным действием великого духовного Практика, но позже начали включать в себя обсуждения противоречивых философских точек зрения, что привело к разделению буддизма на бесчисленные школы.
Первоначальный разрыв, по-видимому, произошел между теми, кто представлял высшую культуру той индийской мысли, основанной на развитии Упанишад, и преемниками популярного толкования новой доктрины и ее ритуалов.
Первая стадия буддизма, сразу после нирваны, которая, как мы можем предполагать, датируется примерно серединой VI века до н. э., связана с господством первой группы и тем фактом, что ее лидеры, ранние патриархи Церкви, проповедовали систему позитивного идеализма, в то время как их оппоненты были заняты в основном деталями монашеского устава и дискуссиями о реальном и нереальном, что приводило по большей части к негативным выводам.
Ашока – великий правитель, объединивший Индию и распространивший влияние своей империи от Цейлона до границ Сирии и Египта, сознательно используя буддизм как объединяющую силу, прибавил авторитет своего личного влияния тем мыслителям, которые, по-видимому, были тесно связаны с северной школой, хотя с азиатской терпимостью он также покровительствовал их противникам и не преминул поддержать и религию брахманов. Его сын Махинд обратил в буддизм Цейлон, заложив там основы учения северной школы,
