Степь
Я в это время идти в строю еще не мог. Ехал в машине с дивизионной радиостанцией. В облаке пыли, поднятой колонной, на пять шагов вперед не видно дороги. Пыль хрустит на зубах, слепит глаза, садится на потные лица. Мокрые гимнастерки прилипли к спинам. Наша машина то перегоняет, то отстает от колонны: глохнет перегревшийся от жары мотор. Воды взять неоткуда. Вокруг ровная, сухая, покрытая полынью степь, перерезанная глубокими оврагами; изредка попадаются несколько кустиков.
Мы ждем, пока остынет мотор, потом догоняем колонну. Миновали станицу Облинскую, развернулись, заняли оборону и сразу стали рыть окопы. Знали: противник где-то на подходе. Но где?
Набросили «кошку» на телеграфные провода, стали звать:
– Мы советская армия, кто-нибудь, отзовитесь!
В ответ тишина, только гудят провода. Когда иссякла надежда кого-нибудь услышать, вдруг тоненький голосок.
Телефонистка:
– Ой, слушаю!
– Кто ты?
– Телефонистка.
– Где ты находишься?
– В станице.
– Как называется станица?
– Чернышевская.
Станица Чернышевская в 30 километрах от нас.
– Что у вас делается?
– Наши ушли. Все попрятались. Я тоже ухожу.
– Ты комсомолка?
– Да.
– Ты нам поможешь, если будешь смотреть в окно и сообщать нам все, что увидишь.
Осветила не сразу упавшим от страха голоском.
– Хорошо…
Через несколько минут мы запросили.
– Девушка, ты еще там?
– Да.
– Не уходи. Смотри в окно.
– Я смотрю.
– Что видишь?
– Ничего. Только шум моторов.
– Самолеты?
– Не знаю.
Проходит еще немного времени. Вызываем – нет ответа. Повторяем вызов еще и еще – результат тот же. Решаем, что девушка ушла. И вдруг опять ее голосок:
– Вы слушаете? – Тяжело дышит в трубку.
– Да, слушаем. Почему не отвечала?
Говорит быстро, испуганно.
– Бегала смотреть… Немцы подходят к станице. Танки.
– Много?
– Да! Они вхо…
Связь прервалась на полуслове. Так мы узнали, что в Чернышевской уже немцы. Кто была эта девушка и что с ней стало потом – не знаю, но мне на всю жизнь запомнился ее испуганный голосок. Она нам очень помогла.
Сегодня принадлежность к комсомолу воспринимается как нечто безусловно отрицательное. При слове «комсомолка» рисуется некое примитивное существо, мозги которого «промыты социалистической пропагандой» А ведь это совсем не так. Слов нет, были и примитивные существа, но их было мало. Во всяком случае, меньше, чем сегодня панков. Большинство же были нормальные люди, считавшие, что принадлежность к комсомолу обязывает их быть честными, бескорыстными и своим поведением служить примером другим. Они одевались скромнее, чем сейчас, но были для нас не менее привлекательными. Они не умели кокетничать, не заботились, как сейчас, о своей сексуальности. Но мы любили наших девчат. И рождаемость была высокой. Они не «занимались любовью», а любили. И знали, что любовь не развлечение, не удовольствие, а счастье. Я был комсомольцем и этого не стыжусь.
