Сотни, если не тысячи уже книг написаны о том, как жить и что делать родителям, у которых в семье появился ребенок с нарушением развития — аутизм, органическое поражение головного мозга, какие-то иные формы слабоумия и т. д., и т. п.
А что делать, как жить ребенку или подростку, если рядом с ним — взрослый человек с психиатрическим заболеванием? Как вести себя другим членам такой семьи? Это не так уж редко встречается на самом деле. Но все происходит за закрытой дверью. Дети не всегда понимают, в чем дело. Боятся или недоумевают. Разочаровываются. Подростки стесняются сумасшедших родных, злятся, испытывают чувство вины. А если этот близкий человек — единственный, как в случае Иры? Очень часто такая семья замыкается сама в себе: подростку кажется, что это только его горе и нигде, никогда и ни с кем больше такого ужаса не случалось.
Есть мнение (издательства «Самокат» и мое), что имело бы смысл поговорить с семьями и подростками на эту сложнейшую тему.
Но очень много непроясненных нюансов.
Если да, то какая структура лучше: просвещение, теория, внятные объяснения и советы или истории из жизни, из которых следуют возможные алгоритмы поведения?
Ждем ваших мнений, заранее большое спасибо.
«Ты один мне поддержка и опора…»
Мать, тихая, красивая. Назвалась Надей. Сын-подросток и двое младших, девочки. С сыном все плохо.
Началось все (вычислили уже потом, задним числом) почти два года назад. До этого тоже не было гладко: мальчик с самого начала рос подвижным, шкодным, драчливым. Но всё в пределах. За драки и шкодничество наказывали. По совету педагогов отдавали то в одну, то в другую спортивную секцию. Все вроде нравилось, но нигде долго не задерживался: то скучно становилось, то проблемы с дисциплиной, то просто какое-то стечение обстоятельств — заболел, тренер уволился и т. д. Учился в обычной школе и с первого класса не ровно: мог вдруг взяться, что-то выучить, получить по какому-нибудь (практически по любому, кроме, может быть, русского языка) предмету несколько пятерок подряд, радовался, хвастался, гордился. Потом вдруг все забрасывал — здесь же сыпались двойки. Потом двойки под нажимом родителей исправлял и некоторое время перебивался с четверки на тройку. Никаких особых увлечений, даже компьютерные игры как-то не особо привлекали. Одно время читал книжки про войну, причем не романы, а мемуары, военные хроники. Есть и всегда были друзья, но и с ними периодически — драки, довольно серьезные. После мирились и продолжали дружить как ни в чем не бывало. С сестрами, как ни странно, почти всегда был терпелив и сдержан, многое им позволял, особенно младшей. Отца побаивался.
Так было. И вот где-то в конце седьмого класса что-то начало меняться. Сначала почти незаметно. Тут слово, там какая-то неприятная, со странным душком стычка, здесь непонятно с чего взявшаяся злость. Сначала списывали на подростковый возраст. Потом (уже в восьмом классе) учительница английского (классная руководительница) сказала матери на собрании: обратите внимание, с мальчиком явно что-то происходит. Он стал угрюмый, жестокий, грубит одноклассникам, учителям. У вас в семье ничего не случилось?
В семье не случилось ничего. Жили как жили, отец работал, мать сидела с детьми, вела хозяйство. Младшая девочка посещала детский сад, старшая пошла в первый класс. Ничего особо не менялось.
— Примите меры, — сказала классная руководительница.
А какие меры?
Мать поговорила с сыном. Спросила: что-то у тебя не так? Может быть, тебе чем-нибудь надо помочь? — Все так! Отстань! — буркнул он и ушел. По ее просьбе поговорил с сыном и отец: ты уже почти взрослый, в школе, в обществе есть правила, и будь любезен… Мальчик стоял и скрипел зубами. Отец этот скрип слышал и потом, много позже, признался жене, что уже тогда ему было не по себе.
Срыв произошел в начале девятого класса. Две, почти друг за другом, безобразных драки, открытое хамство дома, а потом, в ответ на какой-то достаточно безобидный выговор учительницы, он вдруг сгреб со стола все ручки и карандаши, с треском переломал их и с рычанием расшвырял обломки — на глазах учительницы и потрясенных одноклассников. Учительница выгнала всех детей из класса, попыталась его образумить; он молчал, бешено сверкая глазами, и как-то странно то ли хрипел, то ли порыкивал. Тогда она заперла класс и побежала за охранником. Сзади раздался грохот — что-то он там еще швырнул или перевернул. Вызвали милицию, милиция вызвала психиатрическую скорую.
В психиатрической больнице сказали уверенно: нет ни наркотиков, ни алкоголя, ни еще чего-то психоактивного. Процесс? Юношеская шизофрения? Никто не говорил родителям ничего окончательно определенного, но прогноз явно подразумевался неблагоприятный. Острый психоз сняли сразу — сильными препаратами.
А дальше?
В школе сказали: он у вас попросту опасен, мы не хотим больше таких инцидентов, когда его выпустят из психушки, переходите на домашнее обучение (это если еще наши учителя согласятся с ним работать) или ищите другую школу, если вас кто-то возьмет.
Отец за неделю постарел на десять лет (единственный сын, наследник!) — но смирился. Если это болезнь — что ж тут поделаешь, значит, бог так судил.
Мать все еще на что-то надеется.
— Вы поговорите с ним? Нам мать одноклассника, с которым он дружил, вас посоветовала. Они к вам ходили когда-то, им помогло.
Ну, уж наверное они ко мне ходили не с острым психозом…
— А его уже выписали из больницы?
— Да. Сидит дома, ничего не хочет, с нами почти не разговаривает, не моется, гулять на улицу не идет, даже есть заставлять приходится.
— Препараты?
— Да. Там сказали, что он сам таблетки пить не будет. Ему какие-то уколы делают. Раз в месяц всего.
— Да с чего же вы взяли, что он со мной-то станет разговаривать?
— Я вас очень прошу…
— Ну ладно, приводите, если у вас получится.
* * *
Я не ожидала, что он окажется таким… Ярким? Красивым? Необычным? Черные упругие кудри, высокие скулы, блестящие (это под препаратами-то!) глаза. Иллюстрация в учебнике литературы для шестого класса. Мцыри!
— «Отец, отец, дай руку мне! Ты чувствуешь, моя в огне! Знай, этот пламень с юных дней таился, жил в душе моей…»
— Что это?
— Лермонтов. Поэма «Мцыри». Разве ее уже больше не проходят в школе? Мне сейчас показалось, что это про тебя.
— Может быть. Меня зовут Камиль.
— Камиль, ты помнишь?
— Да, помню. Всё.
— А сам понимаешь, почему так себя повел? Была причина?
