генералов царской армии[287]. Тот факт, что первый номер издания оказался единственным, позволяет предположить, что публикация обращения, которое оказало глубокое воздействие на офицеров в России, была основной целью выпуска газеты. В качестве ответа на этот ход антибольшевистская сторона сформировала при берлинской национально-консервативной газете «Призыв» попечительское бюро для русских офицеров. Организация убеждала последних вступить в ряды армии П.Н. Врангеля и «разбить врагов России»[288]. Газеты антибольшевистской эмиграции призывали союзников и немецкую сторону изолировать в лагерях интернированных красноармейцев, чтобы не допустить распространения их влияния на пленных солдат и офицеров бывшей царской армии[289]. Однако ни эти призывы, ни инициированные Немецкой национальной партией парламентские слушания по поводу «коммунистического террора» среди военнопленных[290] не привели к прекращению большевистской агитации в лагерях, так как последняя определялась немецкой стороной как внутреннее дело Советской России.
В напряженной ситуации в Центральной и Восточной Европе после окончания войны и советско-польского конфликта важнейшей посреднической инстанцией в вопросах содержания и отправки военнопленных стал Комитет помощи Ф. Нансена, организовавший в январе 1921 г. совместную встречу заинтересованных сторон. Благотворительный фонд брал на себя снабжение столь дефицитным в Германии и России топливом, а также переговоры с агрессивно настроенными Польшей и прибалтийскими государствами[291].
Под знаменем МККК и Комиссариата Лиги наций из Центральной Европы в Россию за два последующих года было эвакуировано около 252 тыс. бывших пленных[292].
Резюме
Первая мировая война ознаменовала собой рубеж начального этапа развития современного гуманитарного права. К концу первого десятилетия XX в. при содействии стран — будущих участниц конфликта — был сформулирован набор положений по регулированию содержания военнопленных и деятельности нейтральных благотворительных организаций. Однако совершенно новый тип военного противостояния сделал невозможной реализацию многих норм, основанных на традициях предыдущей эпохи. И если на Западном фронте в ходе войны были подписаны дополнительные соглашения, смягчавшие условия содержания попавших в плен солдат и офицеров, то на Восточном фронте подобная практика реализовывалась с трудом. Сменявшие друг друга правительства в России по разным причинам не сумели расширить поле действия международного права и облегчить участь собственных подданных в лагерях Центральных держав. Более того, положение русских военнопленных было отягощено репрессивными мероприятиями, которые в годы войны превратились в часто используемое средство давления на противника.
До Февральской революции помощь пленным развертывалась в условиях правового вакуума и негласных запретов, отсутствия планомерной организации и координации действий и была обречена на провал. Стереотипные установки дореволюционных органов и инструментализация образа врага повлекли за собой катастрофические последствия. Стигма предательства, а также карательные мероприятия, предписанные по отношению к попавшим в плен и их семьям, отрицательно сказывались не только на физическом, но и на психологическом состоянии заключенных в лагерях. Неспособность и нежелание политических и военных ведомств обеспечить материальную и политическую поддержку пленным привели к активизации деятельности организованной общественности, которая попыталась реализовать собственное видение вопроса мобилизации ресурсов на военные цели. Однако разрозненные усилия благотворительных комитетов не смогли в корне изменить ситуацию.
Попытка Временного правительства пересмотреть установки своих политических предшественников натолкнулась на недостаток средств и дипломатического влияния. В условиях массового братания солдат «демократической России» с противником новая власть отошла от объявленного ею принципа прощения «жертв прежнего режима» и вернулась к подозрительности и репрессиям в адрес пленных. Несмотря на поддержку организованной общественности, Временному правительству не удалось провести унификацию институтов помощи и придать ей масштабный государственный характер.
В условиях революционных потрясений в Центральной и Восточной Европе репатриация военнопленных «старой армии» приобрела не столько гуманитарное, сколько политическое значение. Солдаты и офицеры, находившиеся в немецких лагерях, рассматривались сторонами как резервуар для революционных и контрреволюционных формирований, средство давления на противника и повышения международного престижа. Антибольшевистская истерия в Германии обусловила стремление немецкой стороны как можно скорее избавиться от взрывоопасного контингента. Финансовые соображения и восприятие пленных как убежденных коммунистов привели к отказу Антанты от попыток привлечения их в состав интервенционных формирований. Приверженность антигерманским настроениям и желание действовать исключительно с ведома союзников не позволили белым правительствам осуществить массовую вербовку военнопленных в свои армии. И хотя невозможно говорить о безоговорочном успехе большевистской пропаганды в лагерях, советской стороне удалось с максимальным эффектом использовать вопрос репатриации для реализации своих внешнеполитических задач.
Что же касается положения внутри страны, то вопреки мощной атаке большевиков на благотворительные комитеты в первые годы существования нового режима общественным организациям удавалось сохранить остатки самостоятельности и даже оказывать давление на власть в рамках критики неудач репатриации. Особое место в ряду благотворительных комитетов занимали союзы самих пленных, которые путем поддержания социальных сетей пытались сохранить идентичность своего сообщества. И только в начале 1920-х гг. советской власти полностью удалось поставить под свой контроль общественную активность и саму дискуссию по вопросам плена. Несомненно, правовое поле, позиция государственных институтов и публичная дискуссия о войне стали определяющими факторами при формировании пространства опыта плена и его восприятии солдатами и офицерами русской армии.
глава II
Пространство лагерного опыта
II.1. Морфология лагеря[293], материальное обеспечение и медицинское обслуживание
На сегодняшний день исследователи едины во мнении, что к началу Первой мировой войны Германия не была готова к размещению такого количества пленных солдат и офицеров противника и их обеспечению в условиях затянувшегося противостояния[294]. Учитывая опыт Франко-прусской войны 1870–1871 гг., немецкие военные рассчитывали принять 150 тыс. военнопленных и отправить их по домам после победоносного окончания военных действий к Рождеству 1914 г. Однако уже в конце августа 1914 г. в ходе битвы при Танненберге в немецком плену оказалось 92 тыс. русских солдат и офицеров, а к весне 1915 г. их число достигло полумиллиона[295]. Столь мощный приток безоружных врагов поставил организацию их содержания на грань катастрофы.
В первые полгода войны — период, обозначенный исследователями как «фаза импровизации», пленные скученно размещались в палатках, землянках и просто под открытым небом без должного питания, обмундирования и медицинского обеспечения, что повлекло за собой массовые эпидемии холеры и тифа и высокую смертность. Со строительства основных лагерей весной 1915 г. началась краткая «фаза организации», во время которой был установлен минимальный стандарт содержания военнопленных и сложились условия для расцвета лагерной культуры. Третья «фаза вторичной дифференциации», связанная с возникновением системы принудительного труда, началась, по мнению историков, с середины 1915 г. и продлилась вплоть до 1922 г. На этом этапе около 120 лагерей были дополнены несколькими десятками тысяч рабочих команд[296].
У. Хинц приходит к выводу, что содержание военнопленных эволюционировало вместе с системой лагерей,
