class="p1">Значит, такой вот сюжет.
Замечательный писатель и путешественник, человек с хорошим честным лицом и хорошими честными мыслями, написавший по-настоящему много хороших и честных книг, горячо любимых всей страной, был женат на певице, народной артистке (тоже с честным и хорошим лицом), раскрасавице! – чьим прекрасным песням рукоплескала страна, души в них не чая.
Пресса тоже любила эту пару, регулярно публикуя снимки известной семьи: она всегда улыбчивая на фото, он же, напротив, хмурый, неулыбчивый, как если бы какая-то тайная мысль гнобила его, цедила душу, и книги такие же – жесткие, рубившие правду-матку прямо в лицо (и именно за эту правду-матку так любимые народом), – и вдруг! в один ужасный день! все читатели и зрители, все верные поклонники знаменитой пары благодаря этой проклятой гласности – мол, «народ хочет знать!» (а ничего такого народ не хотел, никакого волеизъявления не было!), – и вдруг, значит, этот самый народ, любивший их за честность и прямоту, узнает о них, честных, бесчестную правду, получая этой правдой-маткой прямо под дых!
А именно: оказалось, что знаменитый писатель был двоеженец и по нем всю жизнь плакала тюрьма, все глаза выплакав (дело-то было подсудное!). Но главное было даже не в этом. А в том, что та первая и законная жена, оставшаяся ждать его в маленьком захолустном городке (Итаке), прождала его двадцать лет – без сына и без его возвращения, то есть без хорошего классического конца, так полюбившегося нам с детства.
Такой вот, значит, сюжет.
Между тем телевизор и пресса всю жизнь возвещали ей обо всех передвижениях на пути к славе ее мужа-невозвращенца, о его женитьбе на сирене и родившихся у них сыновьях. В общем, средневековая пытка на медленном огне – о-очень медленном. Причем эта женщина сама не могла снова выйти замуж и родить детей – по той простой причине, что была замужем, и все в маленьком городке Итаке это знали.
А женихи, между прочим, толпились, нелюбые, ряды не редели – а ничего, что нелюбые, все равно ведь почетно было толпиться – «его, а не мужа Марьи Иванны, считая своим соперником!» – и свет далекой звезды писателя как бы падал и на них, грешных… И было приятно.
В общем, Итака гордилась им, но, гордясь, осуждала – такие вот сложные чувства, слишком сложные для захолустного городка, но, к чести сказать, никто не капнул куда следует, никто не заложил двоеженца, а мог бы (ради смеху, например), но народ не выдал, стерпел, сдюжил и собирался у телевизора – глядеть на его сирену («баба как баба, наша-то по-всякому лучше будет!») – и был в обиде на него, заставившего их всех пожизненно страдать от этих сложных чувств, – а на кой ляд им это надо было, если жить и так тяжело? И ждали…
А чего ждали? Хорошего конца? Не будет. Это к Гомеру.
А все равно ждали. А как иначе? Надо же, чтобы как-то по-людски было, говорил народ. Приехал бы, прощения попросил, так, мол, и так, люди добрые, виноватый я. А так что же…
И возможно, так все и было бы, и он имел это в виду, все откладывая и волоча эту муку, – но, может, именно эта боль, этот тайный нерв и были его источником вдохновения, и много вкладывал он между строк – для той, первой и верной, но… страшно далек он был от города Итаки, другая жизнь и другие законы полонили его, хотя и бегал он (люди видели!) с корабельным топориком за народной артисткой, которая, видать, нет-нет да и мерещилась ему с пьяных глаз коварной сиреной…
Много на свете дорог, уводящих от истины, сказывал древний мудрец, и только одна ведет человека к ней… И не то чтобы наш герой не ведал о том – ведал, конечно, и не раз, быть может, его корабль держал курс на Итаку, но…
Песня летела следом, песня неслась в погоню, песня звала странника, возвращая назад… (Хорошо пела, зараза!)
О смерти Одиссея мы ничего не знаем, а значит, вполне возможно, что он жив до сих пор. А вот писатель умер, так и не вернувшись в Итаку.
А вот почему он умер, причем аккурат через двадцать лет, под суд земной не попав, а поспешая на суд Божий (а уж Там разберутся!)…
Как большой писатель, он должен был тонко чувствовать эту связь с сюжетом, этот виток спирали, эту нить Ариадны, но он не выполнил своего предназначения, не осилил земных страстей и тем испортил классический сюжет – и Он (главный Мастер сюжетов) не простил, видимо, и призвал к ответу.
И выходит, что самый главный рассказ герой не написал. Жизнь за него написала. Отдыхай, писатель, парадоксов друг.
Большая литература отличается от большой жизни, как аромат названия фильма Бергмана «Дождь над нашей любовью» от аромата борща в алюминиевой кастрюле. Как художественная шизофрения от бытовой. В книгах все законченно, цельно, стройно, сюжетные ходы не провисают под тяжестью мыслей автора, а в жизни – сплошные разломы, бесформенные груды и порванные провода – «стой, убьет!».
Другая же жена его, народная артистка, всю жизнь снимавшаяся для прессы в окружении своих детей, двух бравых сыновей, тоже ошарашила поклонников своего таланта.
Выяснилось, что у нее был еще один сын, очень похожий на нее, как клонированный, но – ненужный, лишний, от первого брака, оставленный ею в годовалом возрасте, выросший без материнского глаза и любви и видевший свою маму только в телевизоре («а это твоя мама, детка!»), а впоследствии запивший от такой жизни и даже посидевший немного в тюрьме – в общем, плохой мальчик, неудачный, след которого затерялся…
Спрашивается: а зачем ей этот плохой мальчик, если есть два хороших? Будет ли это эффектно смотреться на снимке? Нет. Он только кадр испортит своим испитым лицом и всей этой ужасной правдой.
Да, такая вот ужасная правда.
А другой правды у вас нет?
Нет.
Хотя…
Разве что эта женщина, жена его первая… Но мы ничего не знаем о ней: человек непубличный, замкнутый, о себе широко не возвестивший – как лепить образ? из чего? Разве что методом отрицания. А именно: не поехала, не устроила, не подала, не предала, не вышла, не родила… Все. А что осталось-то?
Хрупкий стан, молчание, улыбка… Да царская коса короной вокруг головы. И ожидание длиною в двадцать лет. Мало?!
…Она прожила свою жизнь одна – всегда на виду, на слуху, на публике, любимой героиней
