костра донеслись дружные крики и учащенный ритм барабанов.
— Сейчас начнется главный танец охоты, — не глядя на Маракуду, бросил отец, направляясь к мужскому дому, возле которого толпились охотники.
Ваугашин встала, оправляя набедренную повязку из свободно свисающих древесных волокон.
— Я пойду, надо помочь женщинам приготовить ритуальный ужин. Приходи к костру.
— Попозже.
Ваугашин ушла, оставив Маракуду в одиночестве.
Паучок Томми и дивная история про летающую тыкву
Крестник Акуты смотрел на поднимающийся выше крыш костер, возле которого кружили охотники. Группа воинов в разноцветных перьях с копьями в руках ходила, пританцовывая, по кругу, изображая сцену охоты на кайманов. С отрывом в полтора метра впереди танцоров шел воин в маске крокодила. Отец изображал хищника, а остальные — преследующих его охотников. Мужчины двигались боком, притопывая правой ногой, будто говоря: «Вот мы за тобой идем, вот мы тебя догоняем, не уйдешь от нас, не спасешься…»
— Хай! — крикнул Каутемок, развернулся и пошёл навстречу охотникам.
— Хай! Хай! — клич возбужденных людей потряс ночной лес. Все, кто шёл за вождем, развернулись и пошли в обратную сторону, притопывая левой ногой. Где-то среди воинов с копьем в руке танцевал Мава.
Маракуда встал и зашел в хижину.
— Все ушли на охоту? — на паутинке с потолка спустился паучок — мохнатое страшилище с выпученными глазами.
— Еще нет. Только собираются.
В целях конспирации паучок еще раз осмотрел дом на предмет подглядывающих и подслушивающих соплеменников Маракуды и, перебирая мохнатыми лапками, пополз вниз. Спустился на пол, пробежал немного и прыгнул на поставленную ладонь мальчика.
Томми — так звали паучка — был размером с указательный палец. Черно-бурые волоски на спине и медно-красные на ногах придавали ему необычайно забавный и вполне безобидный вид, и если бы не восемь лап и мощная челюсть.
— Тебя не было весь день.
— Сначала пускал стрелу в разукрашенные кабачки, потом искал стрелу, которая улетела в джунгли. Потом полол огород. А потом мы с Мартином катались по реке. Представляешь, мы с ним видели воздушную тыкву! Она летела по небу.
— Первый раз слышу о такой птице.
— Это не птица. Я не знаю как, но на них летают люди.
— Надо же! Расскажи, какая она?
— Кто?
— Летающая тыква.
— Когда началась гроза, — Маракуда улегся в гамаке, а Томми посадил напротив себя на сетку — так, чтобы тот мог видеть и слышать мальчика, — мы забрались в дупло старого засохшего дерева инга, больше похожего на скелет, потому что с него кто-то давным-давно содрал кору, чтобы сделать себе лодку. Так вот, сидим мы с ним в дупле и ждем, когда закончится буря. Ветер не воет, а ревёт, в небе всё время сверкает, прямо жуть какая-то. И вот очередная вспышка. Гляжу, а в небе летит что-то похожее на тыкву, опутанную лианами, а к ней корзина привязана.
— Зачем к тыкве кто-то привязал корзину?
— Не знаю, но в ней сидел человек.
— Ух ты! И что, он управлял тыквой?
— Да нет. Не похоже. Скорее он просил о помощи.
— Это с чего ты взял? С такой высоты да еще в грозу ничего же не слышно. — Томми покачал головой, как будто сомневаясь в правдивости рассказа.
— Он размахивал руками.
— А потом?
— А потом вспышка погасла и наступила темнота, а когда вспыхнуло вновь, его уже нигде не было.
— Вот бы найти её!
— Да. Только где же она? Буря не меньше часа бушевала. За это время тыква могла улететь куда угодно. — Маракуда вздохнул и встал. Посмотрел на качающийся гамак и уцепившегося за веревку Томми. Во всех четырех парах глаз, расположенных в форме креста, отражался ужас. Пол мелькал перед паучком, голова кружилась, и его, похоже, тошнило. Маракуда протянул руку, останавливая гамак, снял восьминогого приятеля и опустил на пол.
— Меня сейчас вырвет.
— Только не здесь! Не хватало, чтобы ты уделал пол непереваренными мухами.
— Не напоминай мне о них. Кажется, я объелся.
— Есть надо меньше.
— Я и так сегодня голодал. Всего семь раз поел вместо положенных десяти.
— Это, конечно, прогресс. Ладно, я пойду, а ты давай прячься. Нечего по дому бродить, а то братец мой опять будет вопить, что ты его укусить хотел.
— Да он полный придурок. Вот радости его кусать, только яд переводить.
— Но он-то этого не знает! — Маракуда усмехнулся и выпрыгнул из дома. Посмотрел по сторонам и пошел в центр деревни, где слышались то затихающие, то нарастающие крики охотников.
Отважная Пват из рода Кугуаров
Ночью деревня преображалась.
Окруженная со всех сторон небольшими полями, на которых выращивали маниок, кукурузу, рис и тростник, деревня напоминала затерянный хутор в бескрайней лесной чаще. Колосящиеся сразу за домами серебристо-зеленые стебли сахарного тростника в лунном свете отливали синевой, создавая мистическую красоту. Лунная дорожка перебегала с конических крыш на навесы и сараи. Сбегала по лесенкам и ступенькам — и вновь бежала по земле до следующего дома. Все дома, а их было около тридцати, стояли по кругу. В центре деревни, возле мужского дома, горел костер и пела одинокая флейта.
Звук был фантастический. Наверное, так звучала музыка во времена Миломаки[69], который вышел из моря и научил людей делать флейты из дерева пашиубы[70].
Маракуда встал чуть поодаль от костра.
Сюда не долетали искры, а дым не так ел глаза. Мальчику было неприятно, что праздник был посвящен охоте на кайманов. Акута был его крестным отцом, он это знал с самого детства. Он не помнил, кто ему это сказал, наверное, Кукри-кури, который кружил в ту ночь над ревущими порогами Себур-тероан, или храбрый Аттила по прозвищу Свирепый, который всем рассказывал смешную историю, как отец Маракуды отблагодарил фельдмаршала, наступив на него.
С холмов спустилась прохлада, разбавленная свежестью прошедшего недавно дождя. Щебет дневных птиц сменился треском кузнечиков, уханьем сов и криками лысоголовой котинги. В джунглях, его давно уже ждут Онка и Мартин, а он стоит здесь, в деревне, и не знает, как помочь несчастным кайманам.
К мальчику подошла незнакомая девочка.
Это была Пват. Они были почти ровесники, и почти одного роста, если не считать годовалой разницы, и десяти сантиметров. Пват была выше. Она уже переоделась — если можно так сказать. Сменила мягкие листья на замшевую, расшитую мелким бисером набедренную повязку. Вместо бус теперь на шее висел вырезанный из красного дерева маленький зверек, — талисман рода Кугуаров. Ее кожа была намного светлей, чем у всех индейцев. «Белая медь», — так называл её отец. «Избранная», — говорил дед, тыча в
