ты, высокая рожь.
У снарядов с таким разрешением
Ни отцов, ни концов не найдешь.
Не зови их на суд человеческий,
Не буди полевую траву,
Эта каста – упорнее жреческой
И во все времена – на плаву.
Значит, будем глотать это варево,
Зажигать расстоянья – водой
И детей нерожденных – состаривать,
Голубое – с ублюдочным спаривать,
На гармошке вселенской наяривать
Про Дуняшин платок дорогой.
««Сколько псарей, сколько скотников, – …»
«Сколько псарей, сколько скотников, —
Думаешь, – быть по сему».
Много у Бога работников
В светлом хозяйском дому.
Стадо мычит многогрешное,
Топчется в теплом хлеву.
Ноченька стынет кромешная.
Прячутся волки во рву.
Светится звездная просека —
Детский потерянный рай.
Песнь вековая разносится,
Пухнет зари каравай,
Тычется небо сохатое
В люльку с малюткой-Землей.
– Эй, с похоронной лопатою!
Брось это дело, не рой!
Пушкин
Меж лицейских и дантесов
И Божественных начал
Он нам памятник, и бесов,
И пророка – описал.
Да еще вернул с лихвою,
Чтобы было что беречь,
Поплатившись головою, —
Дармовую пайку – речь.
Дышит в очи Век Железный,
Пропадает Красота,
Мы летим толпой – над бездной
И не ведаем – куда?
Стало тихо на планете
От Всемирной Немоты…
Все мы – люди, все мы – дети,
Все мы с Пушкиным – на ты.
Карфаген
Превозмогая холод бытия,
Летим туда, где горизонт заужен,
И хоть никто нам нынче не судья,
Но – Карфаген не может быть разрушен.
В крови гудит Обида и Война,
И гул речей с тигриным рыком дружен,
Сама себе Россия не нужна,
Но Карфаген не может быть разрушен.
А мы с тобой живем без всяких проб
И ускользаем в имена и роды.
Вовсю цветут малина и укроп —
Родного Карфагена огороды.
Торговая улица
Павы чернобровые,
Овощи, цветы,
Улицы торговые,
Калашные ряды.
Стати безупречные,
Хоть пером пиши,
И недолговечные
Шалавы-барыши.
Дворники заморские,
Чудные дела,
Побрякушки мстерские,
Блескучая зола.
Билдинги пригожие
По-вдоль Москвы-реки,
Хожие-расхожие
Чудо-остряки.
Да твердит пророчица
Про святую рать…
…И кому захочется
За это умирать?..
Что-то живет…
Что-то живет – и под спудом горит,
Ходит по кругу и стонет,
Словно душа – говорит, говорит,
Переступает в затоне.
Издалека – посылает слова,
Кормит глагольной халвою,
И, огребая воды – в рукава,
В прорубь – идет с головою.
И тяжело, тяжело, не дыша,
Тянется дном – по теченью,
И безответна, и нехороша —
Прожелтью, нежитью, тенью…
Где она прячется, душенька-речь,
Что она делает с нами?
Ей бы – на свежие весла налечь,
Да заиграться с волнами…
Велеречивою – реченькой бечь,
Воду стращать камышами…
Дневной сеанс
Двинулась города проза,
Мчится метельный снаряд,
Трезвый гудок паровоза
Ширью шинельной зажат.
Сыщики, девки, банкиры,
Жизни дневное кино,
Драмы, бильярды, трактиры —
Снилось и снилось давно.
Грезятся мне, может статься,
Киллера выстрел в упор,
Песий азарт папарацци,
Биржи усталый задор.
Красных – затверженный норов —
В том, невозможном, году…
Как не устать от повторов
И не упасть – на ходу?
Лучше ли, пуще ли, круче —
С треском раздвинуть тиски
И оступиться – как с кручи,
Как оступился поручик, —
В Воды Великой Реки.
Древние слова
Все, что светилось или – пелось,
Со Временем накоротке, —
Оглохшая окаменелость
На вымываемом песке.
В ее насечках, полустертых,
Таится Божия Гроза…
Так идол древний смотрит зорко
Глазами мертвыми – в глаза.
Оглохнешь, все перезабудешь
И потрясенно замолчишь —
Со дна – ее – ты не добудешь,
Но – руки все окровянишь.
После февраля
Замерещился звон электричек,
Повалили рассветы гуртом,
И выходит весна из кавычек
И стоит на обрыве крутом.
И взвела рукава с соловьями,
Чтобы солнце – к земле притянуть,
Вот когда мы очнулись и сами
Догадались, что выпита жуть.
Что-то в роще свистело и пело,
Заглушая седую картечь,
И огромная туча летела,
Расширяясь, как русская речь.
И смолистая стружка наречий
Шевелилась, как мех на возу,
И глаголов высокие свечи
Прорезали дневную грозу.
Откажись!
Не гордись этой церковкой строгою,
Не молись дорогим мертвецам,
Не клянись этой ночью сторогою,
Даже пулей, обещанной нам.
Откажись – это нам примерещилось —
Голос Божий и блеск эполет,
Новизна повсеместно овещилась,
Ничего уже, в сущности, нет.
Все забудь – не воротишь, не вынянчишь,
Не достанешь из жаркой сумы,
Из горящего стога – не вытянешь,
Не вернешь ни Кузьмы, ни Косьмы.
А в придачу – ни марта метельного,
Ни беленых древесных рубах,
Ни исподнего снега последнего,
Где
