1
Жизнь Тамары Васильевны текла, повинуясь древним инстинктам, свойственным, возможно, и не людям вовсе, а огненным саламандрам.
Иногда наступал миг, когда в ее теле зарождался таинственный приступ, и тогда она впивалась взглядом в циферблат, и чуялось ей, как нечто знакомое поднимается из могильной тьмы. Дрожь теребила пальцы, щелкали на ладонях колкие электрические разряды.
Звезды ли, небо ли были виноваты в ее припадках? Или это действительно был реликтовый зов, голос седой бездны, звучащий для всех, но слышимый лишь одиночками?
А может быть, так возникал мистический ураган, что и доныне трепещет в сердцевине каждой каменной бабы в степях Южного Урала и во всех мрачноватых проплешинах сарматских курганов? Или давали о себе знать гены эпилепсии, которые передали потомкам сгинувшие во тьме истории бесноватые кликуши?
Как знать…
Был ли порядок в ее полуночных шатаниях?
Строго говоря, нет. Они одолевали ее не по календарю, не по ее прихоти. Просто стремглав накатывало неодолимое желание бежать туда – и она подчинялась. Возможно, Тамара Васильевна служила недреманным оком и чутким ухом потустороннего мира, живым локатором, мгновенно улавливающим перемены, происходящие на той стороне.
А этот зов…
Его она все же ждала – но ждала со смешанным чувством, бывало, и понапрасну. Тогда тихо, обыденно проходили дни, и она варила компот, поливала свои столетники и фикусы, прокладывала вату между ставней, водружая туда допотопные елочные игрушки, вывалянные когда-то в сахарной пудре, пристывшей шишковатыми наростами, потом ковыляла к помойке – кормить котиков. И уж потом, вечером, с головой проваливалась в голубой омут телевизора.
Вой ты хоть воем, землю грызи, впивайся когтями в обивку драной-передранной софы, а не узнаешь, когда он начнется – тот зов.
Но вот однажды, как тать в ночи, подкрадывался он к бабусе, сжимал в своих игольчатых объятьях, отчего хрипло скрипели суставы, и властно повелевал скакать к Новокыштымскому кладбищу.
Вот тогда-то вскипала в ней чудесная неведомая сила. Сумасшедшая бестия с растрепанными седыми космами вмиг срывалась из дому. И ничего не стоило ей в заветный миг сигануть через бетонный забор, как заправскому бойцу спецназа, и устремиться к покойным подругам и соседям для сокровеннейшей беседы.
Точно так же было и в тот поздний вечер – он привычно клонился ко сну под шутки телевизионных клоунов и сообщения о катастрофах и бешенстве стихий.
Но где-то уже был отмерен срок событиям и пущена нить дат, связавшая тех, кто до этого срока был незнаком и готовился совсем к другим делам, нежели те, что теперь ему назначались. Кто вращал это веретено? Кто вынимал державшую колесо щепку и раздавал исполнителям тексты будущих ролей?
Может быть, великий Никто – тот самый древний план, учитывающий вся и всех. Подобно часовому механизму, он срабатывал, как и положено вселенскому аппарату, в точный час, и только прибор магов археометр или логическая машина Раймонда Лулия могли объяснить совпадение всех опций на космической круглой шкале…
Тамара Васильевна долго кружила по квартире, пытаясь очистить палас от комков собственных свалявшихся волос. Искала потерянные неделю назад чулки, но в шифоньере, даже зарывшись в горку поеденного молью тряпья, так их и не нашла. Зато нашла другое – завалившийся за шкаф старинный несессер – помятый, с фактурной потрескавшейся кожей, с ржавой столетней застежкой, украшенной двумя черными металлическими бусинами. Под внутреннюю рваную обшивку забились порыжевшие фотографии с документов, профсоюзная книжка с какого-то нелепого теперь уже года, зевающий фарфоровый бегемотик, подаренный еще лет 30 назад влюбленным бригадиром. И совсем уже странная, из черной пластмассы, курительная трубка с головой Мефистофеля – сын прислал из зоны. На черенке были нанизаны разноцветные плексиглазовые круги, обозначавшие оставшийся срок зэка. Она повертела эту трубку и так и сяк, а потом нежно положила обратно в несессер.
