Всем хочется быть знаменитыми,Испробовать каждому б это.Я тоже хотела прославитьсяНедавно, ещё прошлым летом.Чтоб имя моё прогремело звеня,Прославив мои рекорды.Чтоб звали в Америку бы меня —А я б отказалась гордо.Чтоб знали меня вся страна, весь мир.Везде – интервью, репортёры.Фотографы, крики, букеты цветов,Открыток и писем – горы.Своя секретарша, гостиничный «люкс»,К подъезду – блестящая «волга»…На этом мои представления о славе исчёрпывались и захлёбывались в восторженных слюнях.
Бог знает через кого – наверно, через ученицу, работавшую в универмаге, – мама купила нам перед абитурой мягкие чемоданы из красного дерматина. Через год они позорно вытянулись, деформировались, потрескались и обвисли кошёлками.
Но это через год – а сейчас они были прекрасны! Я надела в дорогу зелёное платье сестры, совершенно мне не идущее: у нас и размер, и рост были разные.
Дело в том, что у меня отроду не было своей одежды. Я всё донашивала за сестрой. Мама с папой считали это совершенно нормальным: в своё время они тоже донашивали за старшими братьями и сёстрами. Помню, однажды в классе пятом мама прибежала и шёпотом торжествующе скомандовала:
– Скорее! В уценённом завоз! Только никому не слова!
И мы побежали, пригнувшись, как шпионки. На вопросы любопытных соседок мама краснела и смущённо, неопределённо махала сумкой: «В хлебный. Хлеб, вроде, завезли».
В магазине «Уценённые товары» тоже работала мамина ученица. На двери висел листочек: «Закрыто. Приём товара».
На тайный условный стук и пароль («Зина, это мы!») – нам отперли дверь. Затхлый товар грудами высился на полках и на полу. Мама ахнула и погрузила руки в сокровища Али-Бабы.
Не помню, какую одежду выбрали для прочих членов семьи. А для меня – рыжую вигоневую кофту, твёрдые тупоносые туфли, коричневый колючий шерстяной сарафанчик («Чистый кашемир, 100 %!»). Я в нём ходила в школу три года. А ещё выпросила «баловство»: пластмассовые бусики.
– Ну, ожили! – счастливая румяная, возбуждённая мама прятала покупки в сумки, маскируя сверху буханками хлеба.
Старшая сестра моя была миниатюрной красоткой. Умела наряжаться, а ещё больше умела вытягивать из родителей деньги на модные наряды. Она была первенец и потому, наверно, более любимая. Пишу это без обиды: просто мы были очень разные, чего обижаться-то.
Я не интересовалась тряпками. И окончательно и бесповоротно поставила на себе крест в пятом классе, когда вернулась из лагеря и увидела себя в зеркале.
За летнюю смену я стремительно вымахала в росте, обогнав на голову сестричку. Кости пошли в ширину, длиннющие руки и ноги казались лапами. Их, рук и ног, было явно раза в три больше, чем положено. Казалось, конечности торчали отовсюду, неприкаянно болтались, цеплялись за всё и мешали всему.
Особенно удручали плечи – просто косая сажень. Я казалась себе уродиной, которую не украсит ни одно платье, нечего и стараться. До восьмидесятых, с их модой на огромные, гренадёрские накладные плечи, было ещё далеко.
В моём детстве ценились статуэточные обтекаемые силуэты, Золушкин ростик, хрупкие косточки, плавные котиковые плечики. Не домашних котиков, а которые морские. Не руки – а ручки, не ноги – а ножки, не пальцы – а пальчики.
Мужчины цокали с завистью, умилённо: «Твою-то Дюймовочку можно на ладошку усадить!». И, напротив, насмешливо присвистывали: «Вот это лошадь! А ноги-то, ноги – ходули, оглобли! Чисто цапля!».
Ох, тяжко приходилось первым акселераткам.
Тогда же я выплеснула наболевшее в толстую тетрадь:
Моя сестра красавица,А я вот некрасивая.Умом сестрёнка славится,В учёбе ж я ленивая.И ладная, и милаяСестра моя Тамарочка,А я же неуклюжаяИ личико с помарочкой.Бывало, пишет ТомочкаДомашнее задание —И вдруг со смехом вытащитЛюбовное послание.Тут и стихи альбомные,И клятвы, обожания:«Ах, Тома, я люблю тебя,И в семь ноль-ноль свидание!»И, даже не читая их,Записки рвёт Тамарочка —У ней в портфеле без тогоПолно таких подарочков.А мне бы хоть записочку,Хоть слова три – не более.Её бы под подушкоюХранила я подолее…Итак, за спиной десятый класс. Нас с братом, от роду не выезжавших дальше соседнего района, провожают в Большой Город. На остановке неловко обняли и похлопали по спине (отец), чмокнули в щёки (мама). Не в привычке было им принародно показывать, тыкать в чужой нос любовью.
Посадили в рейсовый автобус и отправили в городок в сорока километрах, на железнодорожный вокзал.
Больше всего мы боялись, что нам не достанутся билеты, что прозеваем поезд, что перепутаем или не успеем добежать до вагона. Стоянка нашего поезда была по расписанию полторы минуты.
Голос диктора под сводами вокзала отдавал раскатистым эхом. В микрофон пробулькали:
– Ква-ква-блю-блю-уа-уа-уа!
