Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
подробности, не упуская при этом главную нить сюжета. Это было похоже на перебор вариантов во время обдумывания очередного шахматного хода… Правда, приведенное сравнение возникло у меня позже. Я часто ходила на его лекции. Он мог говорить два часа, три… Ая слушала и слушала, и мне даже казалось иногда, что понимаю преимущест ва шевенингенского варианта в сравнении с вариантом “дракона”. Я никогда не видела, чтобы он готовился к лекции. Бывало, что иногда говорила ему: “Мишенька! Возьми карандаш, хотя бы набросай план – тебе же предстоит трехчасовая лекция!” На это он мне отвечал: “Саська! Я с тобой разговариваю целыми днями, но не беру же карандаш и не составляю план нашего разговора. Я не писатель, Саська, чтобы излагать свои мысли на бумаге, и не актер, чтобы потом выученные мысли произносить вслух. Я – говоритель… Не громко-, но говоритель”.
«…Десятки раз вместо того, чтобы лезть за справкой вg
шахматную периодику полувековой давности, я снимал трубку и звонил в Ригу, и Таль мгновенно называл полтора десятка ходов, встретившихся, например, в какой-нибудь партии чемпионата страны 1939 года…»
Я. ДАМСКИЙ |
(״Рижские шахматы”, 1986 г.)
Таль был фантастическим эрудитом в литературе, в исто- рии, в музыке… Он любил играть на пианино и играл пре- красно, играл своими “тремя пальцами” (!). Он особенно любил играть Шопена, но обожаемого Рахманинова играть не осмеливался. А мне льстил: “Саська – самый крупный рахманиновед и рахманинофил…” Когда после окончания матча с Ботвинником в честь Миши был дан большой кон- церт, Беллочка Давидович спросила его: “Миша, что тебе сыграть?” От ответил: “Рахманинова… Но только не хуже, чем это делает Саська”. Мне, конечно, отрадно было об этом узнать, хотя исполнителем я была “несколько” хуже, чем Белла Давидович…
При случае он постоянно просил меня играть Рахмани- нова. И я играла… С особенным настроением – “Элегию”…
На Мишиных похоронах исполняли Рахманинова, и мне казалось, что земля уходит у меня из-под ног… Эта музыка звучит в течение всей моей жизни и, как мне кажется сего- дня, является Мишиным и моим божественным и прекрас- ным роком…
У Миши была феноменальная память. Мы с ним иногда соревновались. У меня тоже была прекрасная память, актер- ская профессиональная память. Я могла прочитать незнакомое стихотворение, закрыть книгу и выпалить его наизусть. Миша тоже брал незнакомое стихотворение, но если на развороте таких стихотворений было три, он запоминал сразу все три… Он за ночь мог “проглотить” целую книгу, а иногда и две, хотя никакими специальными методами быстрого чтения, разумеется, не владел.
Безусловно, во всем, что он делал, была артистичность… Мы никогда на эту тему с ним не говорили, но мне кажется, что где-то в глубине души он хотел бы быть артистом, покорителем зрительских сердец, хозяином зрительного зала. Он невероятно любил аудиторию, он преображался, когда видел, что его слушают, что ловят каждое его слово, и зачастую он ненавязчиво,, по-талевски тактично, но тем не менее нет- нет да и подкидывал некий подтекст, прекрасно понимая, что играет на публику… Даже не играет, а подыгрывает, сам получая удовольствие от того, что попал в точку и вызвал ответную реакцию…
Мишин ритм жизни был для меня абсолютно непосиль- ным, я его не выдерживала. Если пыталась за ним поспевать, у меня все валилось из рук: забывала самые простые вещи, могла юбку надеть наизнанку, туфли поставить так, что потом не найдешь… Миша всего этого не замечал, а тактичный Роберт незаметно появлялся рядом и тихо говорил, как бы и не мне, а в пустоту, глядя в окно: “Саллинька, ты надела юбку швами наружу. Если так модно, то считай, что я ничего не говорил…” В эти моменты я себе очень не нравилась. Дело кончалось чудовищной мигренью, которая, кстати, продолжает мучать меня по сей день… В общем, я за Мишей не поспевала. Я только дивилась его бешеной энергии и тогда, когда он был молодым, и тогда, когда ему было пятьдесят и в его организме не было ни одного живого места…
Необычайной мощности талант Таля с наибольшей силой проявлял себя в его глазах, в его взляде.
Особенно отчетливо это обнаруживалось, когда весь он погружался в шахматное творчество.
Многие – и участники турниров, и болельщики, – когда Таль демоническим взглядом окидывал шахматную доску, ощущали, как под его взглядом свои фигуры будто физически заряжались его энергией, а если взгляд Таля испепелял фигуру противника, то казалось, что та наяву, вот-вот разом вспыхнет…
Период подготовки к первому матчу с Ботвинником ос- тался в моей памяти как какой-то бесконечный день в клу- бах табачного дыма, сквозь который прослеживались два силуэта, непрерывно передвигающие фигуры на шахматной доске и время от времени делающие пометки в тетради. Я ложилась спать, а Миша с Кобленцем продолжали двигать деревянные фигурки. Я вставала, а они сидели в тех же позах и двигали деревянные фигурки… Миша – небритый, неумытый, непричесанный, уже тогда с неизменным “Кентом” в зубах, и Кобленц – подтянутый, аккуратно одетый, совершенно европейского вида (когда он успевал одеваться, бриться, до сих пор ума не приложу!).
Каюсь, курить Мишу “научила” я. Раньше он не выносил табачного дыма и выгонял из комнаты Роберта, если тот при нем закуривал (а курил Роберт очень много). А я начала курить “по необходимости”. Моя героиня в какой-то современной пьесе по роли должна была курить. Я вынуждена была “репетировать” курение и однажды, затянувшись на сцене как следует, почувствовала сильное головокружение, “поплыла” и почти свалилась в оркестровую яму… Но постепенно привыкла, очень много курила и даже сейчас позволяю себе эту “роскошь”, но только перед сном. Миша не захотел от меня отставать и тоже пристрастился… В конце концов зажигалка стала ему необходимой только для того, чтобы закурить первую сигарету – все остальные он прикуривал одну от другой…
Я не очень влезала в детали предстоящего матча, потому что все равно ничего бы не поняла, но в разговорах слышала о каких-то условиях, которые вроде бы выставлял Ботвинник… Миша к этим разговорам относился иронично, с позиции непременного победителя, принимающего любые условия, и однажды заметил: “Даже если Михаил Моисеевич предложит самый экстравагантный вариант, я соглашусь. Во-первых, потому, что это Ботвинник, а во-вторых, потому что я все равно его сокрушу…”
На матч в Москву мы приехали всей семьей и поселились в гостинице “Москва”. Во время матча я столкнулась с про- блемой, которой раньше не придавала особого значения: подсунули нам под дверь какой-то гадкий стишок, где
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
