Впрочем, рубрика не имеет значения. Куда важнее то, что этим детям почти ничто не казалось серьезным.
Возьмите Пушкина на сборе яблок. Поэт так же нелеп, как светоч науки со вздернутым носом. У светоча даже есть преимущество. Он хотя бы не претендует на участие буквально во всем.
Вот такие ребята. Думающие, острые на язык. Интересно, как сложилась их судьба? Досталось всем, но таким, как они, особенно. Думать и понимать их научили, а как одолеть испытания – не успели объяснить.
Испытания
Последний, второй, номер журнала вышел в первые месяцы сорок первого года, а 22 июня началась война.
Наташе и Гале выпала блокада. Тут не выбирали. Это была война не годных к службе, а буквально всех. Если ты остался в городе, то становился мишенью.
Погибали не только от бомб. Всем было трудно, но особенно художникам. Тетка Наташи и Гали Мария помутилась в рассудке и попала в сумасшедший дом.
Вот что удивительно. Не было еды и тепла, а психушки не закрылись. Это было так же странно, как то, что работали парикмахерские. Возможно, только это в блокаду напоминало прошлую жизнь.
Эти больницы существовали не столько для лечения, сколько для того, чтобы пациенты не могли свободно перемещаться. Зачем пугать тех, кому и без того страшно?
За Марией, как и за многими матюшинцами, странности замечали и прежде. Приверженцам реализма особенно досаждали их попытки увидеть невидимое.
Одна картина Марии называется «Растущий плод». На ней изображен процесс умножения. Одну округлость дополняет другая, а другую третья… Сила прибывает, чуть ли не переплескивается через край. Судя по напору, этот избыток предшествует появлению человека.
Так она ощущала себя недавно, но сейчас все поменялось. Мария была отрезана от мира больницей и блокадой и уже не надеялась ни на что.
Прежняя жизнь допускала одиночество, а теперь она существовала вместе со всеми. Даже то, что когда-то она рисовала, сейчас не имело значения. У всех, кто тут находился, раньше была профессия, но зачем это вспоминать?
Так что к холоду и голоду прибавилось разочарование. Всего этого накопилось столько, что Мария не выдержала. Впрочем, смерть ее положения не изменила. Из общей палаты ее переместили в общую могилу. Родственники об этом узнали тогда, когда все произошло.
Зато Наташа и Галя одолели блокаду и прожили почти до восьмидесяти. Остальное не так оптимистично. Болезнь, сломавшая Марию, обнаружилась и у них. У всех были замужества и дети, а у близняшек ничего. В промежутке между больницами они клеили коробки и этим зарабатывали.
Обстоятельства сделали их неразлучными. Практически продолжением одна другой. При этом общий для Эндеров ген их не оставил. Обе не расставались с красками и кистями. Дарили свои работы врачам и родственникам. Те, кто рисунки не выбрасывал, скопили их целые чемоданы.
Наташа и Галя вспоминали встречу с Матюшиным. Им было не больше четырех лет, но художник разговаривал с ними на равных. К ним и потом редко кто так относился, так что забыть это было невозможно.
Память избирательна. Можно не вспомнить имя соседки, а об учителе своих родственников говорить так, словно это было вчера. Так же естественно всегда обращаться к любимому автору. Когда-то близняшки пристрастились к Чехову и с тех пор с ним не расставались.
Однажды Галя заболела, температура зашкаливала, к ней приехала скорая помощь. У врача были усы и бородка. Она сразу поняла, что он ей поможет, и сказала:
– Как вы похожи на Чехова.
Зря прохожие показывают на них пальцем. Это только кажется, что можно подуть – и они исчезнут в небесах. На самом деле тут был прочный фундамент. О Чехове и Эндерах-художниках уже было сказано. К ним надо присоединить деда, до революции руководившего работой по уходу за императорскими садами.
Итак, Чехов все время под рукой, а родственники находятся в непосредственной близости. В детстве Наташи и Гали семья занимала одну квартиру. Сперва это был целый этаж, но с каждым годом пространство сжималось.
После войны у близняшек осталась одна комната. Правда, это была комната с историей. Огромные потолки и окна говорили о том, что когда-то тут проводили званые приемы.
В семидесятые дом пошел на капитальный ремонт, и Гале с Наташей дали квартирку в районе проспекта Просвещения. Выбраться в центр стало почти невозможно. Оставалось рисовать навсегда любимые места. Это было все равно, что о них вспоминать.
Завершая рассказ о Галине и Наталье, поблагодарим Ольгу Константиновну. Обычно она не позволяла детям вольничать, но тут ее что-то остановило. Благодаря этому девочки смогли выговориться. Потом их судьба складывалась сложно, но сначала была удача.
Кое-что мы знаем о судьбе Кирилла Городкова. Из Ленинграда его семью вывезли на Волгу. Жизнь здесь другая, чем в блокадном городе. Пусть не сытно, но хотя бы тепло. Целыми днями юноша ловил бабочек. Именно тогда ему стало ясно, чем он займется после войны.
Все так и произошло. Институт, аспирантура, защита диссертации… Кончик носа остался на месте, но на лице появилось уверенное выражение. Таков Кирилл на одном фото: сразу видно, что это кандидат, а в будущем, возможно, и доктор.
Умер Городков в 2001 году шестидесяти восьми лет. С тех пор о нем немало написано. Даже «Википедия» разразилась большой статьей. Впрочем, существует главная о нем память: в названиях многих из открытых им двукрылых спрятана его фамилия.
Можно ничего не знать о том, кто живет рядом. Так, до Громозовой вряд ли дошла весть о смерти в блокаду второй дочери Матюшина Лидии. Зато Борис Эндер, хотя и находился на Алтае, постоянно чувствовал связь с сестрой. После того как Мария умерла, его разговор с ней не прервался.
Борис и тут был учеником Михаила Васильевича. Учитель не только пристрастил его к светлым краскам и чистым формам, но подсказал, как смотреть на мир. Матюшинцы верили, что человек – природное явление. Подобно дню и ночи, снегу и дождю, он не умирает, а переходит в новые состояния.
О смерти сестры Эндер узнал в эвакуации. Родственники ее не провожали, и Борис решил это исправить. На то он и художник, чтобы подчинять пространство, превращать далекое в близкое. Если это удается на холсте, почему так не сделать в реальности?
Сестра совершила свой путь, а брат с женой – свой. В память о ней они «шли с пяти до девяти вечера». Все это время говорили. Обсудили буквально все, и в конце пути он сформулировал вывод: «Я сам скоро отправляюсь, а в оставшиеся годы я должен
