Ему сорок лет.
– Смеялся? – глухо переспросила Эльмара. – Сорок?!
– Сорок. Сам сказал. Да, коснулась его руки, когда платила деньги. Живой, Эльма, живой. Только рука ледяная.
– Немудрено, – определила Ева. – Торчит тут часами на холоде. Между прочим, похож на… Помните, жил-был в наши младые годы голливудский актер Джонни Депп?
– Нет, похож на Киану Ривза, – возразила Даша. – Оба, царство небесное, на том свете. А насчёт моего Куинджи скажу: если долго смотреть в синие глаза молодого художника, можно обкончаться, и не раз.
– Уходим, – внезапно поторопила Эльмара. – Морозит меня…
– Надо выпить! – рассудила Ева.
По пути к выпивке Даша, Ева и Эльмара осмотрели Стену Любви, сложенную из 600 плит с единственной надписью на каждой и на всех языках мира: «Я люблю тебя». Утомлённые, вошли в ресторан «Аи cadet de Gascogne». В заведении «У младшего из Гаскони» трех дам тоже знали, усадили за столик возле террасы. После двух бутылок шампанского Ева и Даша расслабились, развязались языки. Эльмара часто выходила на террасу выкурить сигарету.
С обслугой говорили на французском, но общаться предпочитали и здесь на старом русском, именно на том, с каким давным-давно прибыли в Париж. На нем, русском, они могли говорить о вещах, непонятных посторонним, и, кроме того, он позволял им спокойно материться. Сквернословили женственно. Их нецензурные выражения можно было принять за изящную словесность.
– В делах любовных руки болта ничто в сравнении с руками женщины, – заявила Ева, вдохновлённая, должно
быть, Стеной Любви. – Мои предпочтения вам известны. Я промывала вам мозги не раз, но вы так и не врубились. Впрочем, сейчас поздно об этом.
– Об этом никогда не поздно, – оживилась Даша. – Мне нравится тебя слушать.
– А мне нравится вещать. – Ева иронично усмехнулась. – Мы все пришли на Землю зачем? Радоваться жизни. А в чем радость, Богом дарованная? В оргазме! Женщина хотя бы изредка должна вкушать его. Но лучше – чаще. Ещё лучше – множественный оргазм. Это как раз – моё. У каждой из нас – по-своему… Я предпочитала женщин, но вкруговую – бисексуал. То есть не против болтов я, не против. И среди них есть люди. Но сколько хлопот – найти виртуоза! К тому же в постели с болтом женщина теряет своё «я». Когда общаются женщины, они равноправны. И держат форму – трудятся в поте лица без дураков, чтобы достичь результата. Среди женщин уйма неудовлетворенных: невезучие, одинокие, стареющие, имеющие мужей-импотентов. Кроме того, в сочленении с женщиной болт испытывает оргазм всегда; женщина – далеко не всегда. По гамбургскому счету любовь женщины к болту – рутина. Космическая любовь – лесбийская. – Ева перевела дыхание: – Лесбийство не только физиология. Это – философия жизни… Нет в людском мире извращений. Естественно всё; нужно только разгадать подоплеку поворотов каждого из нас от камня на распутье: налево, направо, прямо… Кстати, я ещё не поставила точку. Но мне уже не нужен никто. Вибраторы превосходят и женщин, и – на порядок – болтов. Я иногда и сейчас вибрирую. Даша тоже что-то еще вроде бы чувствует при виде, к примеру, её сегодняшнего художника. Если не врет. – Ева прикрыла ладонью кисть руки Эльмары: – А как ты, дружочек?
– Ей хватало оргазма в стихах, – подсказала Даша.
– Извини! – возразила Ева. – Эльма объехала нас обеих. Ловила сексуальный кайф в своих поэзах и не проходила мимо живых болтов.
Эльмара слушала рассеянно, обмолвилась:
– В молодости я как-то не думала, что постарею. Не хотела думать. Или, может, не хватало воображения. И всё пыталась определить, что такое счастье. С годами истина явилась сама.
– Да, – согласилась Ева. – Счастье – это молодость.
– Счастье – это любовь, – встрепенулась Даша.
– Ни то, ни другое, – опровергла подруг Эльмара. – Счастье – это влюбленность.
– Не поняла, – проворчала Ева. – В чем разница между любовью и влюбленностью?
– Сейчас, – сказала Эльмара, – мы говорим о сердечной привязанности людей. Так вот, любовь – это Солнце. Влюбленность – вспышка на Солнце. Любящие – горят. Влюбленные – пылают. Толкователи считают, что любовь весомее влюбленности. Да, любовь горит устойчиво; влюбленность – вспыхивает, чтобы погаснуть. А если не гаснет! Влюбленность – которая не гаснет – ярче любви.
– Так и не поняла, – настояла Ева. – И вообще, умствуешь к чему?
– Не умствую. Знаю. Из первых рук. Хотя и не из своих. Счастье – это негаснущая влюбленность… Но и ты права насчет молодости. Нет ничего страшнее старости… Восемьдесят! Жуть! Сегодня мне стукнуло восемьдесят.
– Мы ровесницы! – застонала Даша. – Так тебе-то не дашь и шестидесяти. Как сохраняешь себя? Гены, наверное? Или что? Поделись секретом… Ну, ладно, ладно. Всё тебе прощаем в твой день. Но развлеки нас. Одурмань, Эльма. Своими стихами. Или расскажи что-нибудь из былых похождений.
– О моих романах я рассказывала сто раз.
– Поищи в заначке, – попросила Ева. – Поройся. Вспомни сокровенное. По случаю дня рождения.
* * *
Эльмара расслабилась в кресле, подняла бокал, прислонила к виску:
– Сегодня можно вспомнить сокровенное, хотя и больно…
– Если больно, расскажи о пикантных деталях бытия со своим Персивалем, – небрежно произнесла Ева, разглядывая ногти на пальцах.
– Табу! – осадила Еву Эльмара. – Мы тут глотаем шампанское и жуем на деньги, оставленные мне как раз Персивалем. Он упокоился, и о нем только хорошо или ничего. Вы должны молиться на него за то, что вытащил вас из Руины на своей чудесной «Сессне».
– Мы и молимся, – склонила голову Даша. – Во всяком случае – я молюсь. Ева там, на востоке, заправляла в юридической конторе, а я последние годы сидела за кассой в супермаркете. Не ждала уже никаких светлых сюрпризов. Спасибо Персивалю, царство ему небесное. Нас не отрицал. И тебя, само собою, обожал… Правда, ты хотела еще детишек, кроме Дениски.
Эльмара отмежевалась от Даши ладонью:
– Лучше вернемся к моей заповедной истории. Боксер, моряк, писатель, журналист, художник. Да, и горнолыжник.
Даша загнула пальцы:
– Их было шестеро?
– Без шуток, – поморщилась Эльмара. – Боксер, моряк, писатель, художник, журналист, горнолыжник – в одном лице. Еще он летал на дельтаплане.
– Меж нами памяти туман, наверно только дельтаплан поможет мне, – дребезжащей песенной слезой откликнулась Даша. Загнула седьмой палец: – Крылатый.
– Всего не вспомню. – Эльмара взглянула в окно террасы. – Художником он был для себя, попутно с другими своими забавами. Я видела несколько его рисунков. Уверенная рука. Живописи не видела. Говорил, что оставил свои акварели в разных домах, у родичей, друзей и подруг. Но профессионально построил себя в литературе, в прозе. «Настоящему Писателю и настоящему Мужчине». Так я подписала ему мой третий поэтический сборник.
– Настоящему мужчине? – Ева мигнула Даше: – Круто, видно, ублажил.
Примечание
