письмо, повертел в руках, вскрыл и принялся за чтение, усевшись на скрипучий стул, сохранившийся тут с брежневских, если не с хрущевских времен. Ветеран!
Пока Миронов изучал тонкую, мелко исписанную бумагу, все это время на улице у входа вытаптывал снег короткими хромыми шагами высокий старик, похожий на старого московского дворника.
Прочитав письмо, Миронов впал в растерянность. «Не надо было за ним сегодня. Живешь, живешь, а мудрости не прибавляется, только ума», — пробурчал под нос.
Отчего-то он вспомнил стихи горбоносой аристократки, которую в годы его молодости в их кругу считали врагом народа, а он учил ее строки, тренировал на них память и одновременно силился постичь законы жизни интеллигенции, их ходы мысли, запахи языка, признаки, по которым «враги» отличали друг друга. А еще… Еще ее стихи любила его девочка-еврейка.
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу.
И долго перед вечером бродить,
Чтоб заглушить не нужную тревогу.
Послание Логинова было полно геополитического драматизма и мужественной трагики, но отчего-то оно растревожило воспоминание о том, что сам Миронов, осторожный в опытах самокопаний, берег в себе как «самое лирическое» в своей прозаической, как он считал, жизни. Мариинка, гуляния под руку, родители подруги, увиденные издалека… Как не хотелось прилеплять сюда это клейкое слово-ярлык, «любовь».
С той поры Андреич ни разу не посещал Мариинку, так же как и всякую другую оперу. Но прочел письмо из Марселя, и ему захотелось тепла театральных люстр, полета смычков, кресла с бархатом вместо почтового скрипуна. Только этого не будет. Почему? Потому. Вместо этого он поедет на Востриковское, навестить старого товарища Ларионова. Шапку по Сеньке…
Андрей Андреевич вышел на улицу, так и не сложив письма, как будто собрался еще и еще читать его на ходу. Вышел и наткнулся на человека.
— Простите великодушно, — извинился он скороговоркой.
— Полковник… — не спросил, а утвердил Джудда.
Миронов всмотрелся в выдающееся лицо. Оно не могло быть ему знакомо.
— Я тот, кто знает. Хочу говорить с вами. Надо. Кроме нас, никто не знает больше, — Джудда не был силен в русском языке.
«Не доеду я до Ларионова. Сам», — усмехнулся в себе Миронов.
— Пойдем говорить.
— Уважаемый, я не знаю ни вас, ни предмет беседы.
— Ай, я знаю вас. Многие знают вас. Но не многие знают предмет. Я знаю. Большой Ингуш и нукер его Рустам кланялись вам. И Василий, ваш воин. И еще журналист. Гайст. Мы сможем говорить равными, полковник.
— А в кармане у вас не Ли-Энфилд спрятан, уважаемый? Или мы окружены вашими воинами?
— Воины — не мы. Мы — знающие, мы решаем. То, что еще можно решить здесь.
Миронов прикинул, что в кармане у клюкастого «дворника» может таиться всякое. Даже бомба. Это день такой задался, в такой день все на круг замыкается. И надо идти. Не прыгать же сальто посреди улицы! Годы не те…
— Добро. Будем говорить. Приглашаю. Тут кафе за углом. Для пролетариата. А у него ушей нет, только цепи. Как вас величать?
Андрей Андреевич так и стоял с письмом в руке.
Джудда, готовясь к встрече, намеревался отвести Миронова в дворничью каптерку. Но от кафе не отказался. Кафе так кафе.
— Пойдем. Меня зовут Ахмат. Просто Ахмат.
Мимо Миронова мухой прожужжала мысль, не отвести ли просто Ахмата в дорогущий ресторан через дорогу, там прошмыгнуть сквозь рамку, и на тридцать шагов, пока того просветит охрана. Да, отметил он, еще лет пять назад он и сальто бы крутанул, и в ресторан бы нырнул. Но сейчас не от слабости, не от минутной усталости жить, он отмахнется от спасительной мухи. «Просто Ахмат» — это не просто опасность, это судьба. Как от судьбы бежать, если она уже вот, сама пришла?
В большой стоячке за автовокзалом, которую Миронов смело назвал кафе, иллюзию людности создавал только запах табака, а посетителей было немного: бомжи, водители, студенты. Джудда подумал, что если взрывать здесь гранаты, спрятанные в кармане, никто особо и расследовать не станет.
— Выпьешь, Ахмат? Насухую не люблю.
— Выпью. Чай.
— На войне нарушим Адат и Шариат, уважаемый. Если я согласился, то и ты не откажи.
Джудда не пил ровно двадцать лет. Зимой 1983 года ему довелось принимать в мирном кишлаке советских десантников, и пить с ними пришлось, и петь, а потом завести в горы, подальше, пообещав проводить к тайнику духов с оружием и медицинским спиртом, а там ждала засада, и их резали ножами. И руки не слушались, дрожа от пьяного жара. И от жалости, разбуженной совместным питьем и пением.
— Только чай, уважаемый. В мои годы зачем изменять привычку?
Миронов заказал чай гостю, а себе — чай с ромом. Афганец стоял за его спиной, наблюдая, как большая рука обнимает пластиковый фужер, полный темным напитком. Андреич первым сделал глоток.
— Сосуды мозга надо готовить к борьбе, как и мышцы разминают борцы перед схваткой. Ром — лучшее средство для быстрой разминки сосудов мозга.
Вот теперь он аккуратно сложил вчетверо послание Логинова и убрал его в карман.
— Важное письмо?
— Важность — понятие относительное. Зависит от знания обстоятельств. Будущих обстоятельств.
Джудда крякнул от удовольствия. Ему предстояла хорошая партия белыми против сильного черного шейха. Он снова поблагодарил Аллаха.
— Ты уже узнал будущее, полковник?
— Я знаю его в общих чертах. А ты, уважаемый?
Одноглазому Джудде приходилось напрягать слух. В кафе играла музыка, да и Миронов слова произносил на свой манер, часто обкусывая окончания слов и целых предложений. И тем не менее общение, эта переправа не от слова к слову, а от смысла к смыслу как-то осуществилась.
— Ты ждал меня, я пришел.
— Кто ты? Пуштун?
— У тебя точен глаз. Ты был у меня, но не гостем, и я не встречал тебя хлебом. Только соль была. Теперь я у тебя. Расскажи о воинах Назари. И мы продолжим говорить о будущем.
У Миронова стукнуло под сердцем. Не от испуга, а от азарта. Тут не просто на круг. Тут день развязывания узелков. Последнее звено, собственной персоной. Тут одним ромом не обойтись.
— Моя персона слишком скромна, а возраст велик, чтобы нагружать память чужими тайнами, — запустил он фирменную мироновскую фразу, — о Назари столько говорят, что я уже не верю, есть ли он на самом деле. Может быть, сидит где-нибудь в Голливуде.
— Есть, — мрачно и уверенно ответил афганец.
— Тогда расскажи ты о нем. Ты богатый человек, Ахмат, — усмехнулся Андрей Андреич. Он успел осмотреться вокруг. Видимо, бойцы, пришедшие с афганцем, ждали снаружи. В любом
