под командой штабс-капитана; у белевцев уцелело 250, у тульцев – только полтораста.
В то время, когда колонна Ковалевского наступала на английские линии, генерал Майдель вел свою колонну правее, против редутов Юкса-Табия, Тахмас-Табия и крайних левых ложементов. У Майделя были эриванцы, гренадеры, мингрельцы, ряжские батальоны, саперы и 20 орудий. Войска первой линии, не дрогнув под жестоким картечным огнем и под градом штуцерных пуль, после крутого подъема, подбежали к укреплениям, выбили турок и вскочили на вал, захватив часть орудий. Левый фланг ретраншемента был взят, но сильный редут Тахмас-Табия дал отпор. Тогда Майдель взял часть пехоты, обогнул с ней занятый ретраншемент и ударил на толпы турок сзади. Они побежали в свой лагерь – и лагерь был взят; конные грузины с линейцами проскакали еще дальше, ворвались в другой турецкий лагерь, где отбили знамя. Больше этого наши ничего не могли сделать до самого конца боя. 7-я рота Гренадерского полка бросилась на батарею под самый редут, в шагах в десяти; захватив три орудия, она пыталась вскочить отсюда на бруствер грозного редута. Штуцерный огонь турок косил гренадер безжалостно. Тогда они стащили с батареи два взятых орудия, а третье перебросили за вал. Они не оставили своих орудий. С час на час подходили резервы, кидались порывисто на редуты, потом отваливали и смешивались с прежними бойцами, залегавшими за отнятыми ретраншементами. Не было уже того стройного, сомкнутого строя, устрашающего врагов; не было уже старших начальников: они перебиты или переранены. Храброго Майделя давно унесли; Серебрякова, который его заменил, ранили. За полтораста сажень от редута стояла батарея Брискорна, стрелявшая картечью по толпам турок, перебегавшим из лагеря. Эта славная батарея спасла остатки наших полков, приютившихся в ретраншементе. В нее направляли турки свой огонь спереди, посылали ядра из форта Вели-Табия, осыпали картечными гранатами из Чин-Табия и навесными выстрелами из заречных батарей. Только удивительное мужество и хладнокровие Брискорна спасло батарею от разрушения, а наши войска – от погрома. Он не тратил ни одного заряда даром и сумел их сберечь до последней минуты. Полуразрушенная батарея, без прислуги, заваленная телами убитых, посылала выстрел за выстрелом – метко, с расчетом и даже в то время, когда турки уже сами стали на нее кидаться. Прибыли подкрепления, по два батальона гренадеров и белевцев. Полковник Ганецкий, не слезая с коня, выбивался из сил, чтобы дать порядок. Схватив знамя, он призывал солдат: «Пойдем, ребята! Не давайте туркам заряжать ружья!» Толпа смельчаков рванулась с криком: «Идем!», но, осаженная штуцерным залпом, скрылась в тот же ретраншемент, за которым толпились солдаты разных полков. На этой горе все таяло. Ганецкий был ранен; сменив его Москалев тотчас убит. Около 11 часов утра поднялся на высоту генерал Бриммер и, обозрев побоище, приказал начать отступление. Мы потеряли 250 офицеров, более 7 тысяч солдат. Зато велика была радость турок: стрелки султанской гвардии и лазы плясали под музыку впереди Тахмас-Табия, среди раненных и убитых. Набожные мусульмане говорили, что во время боя видели в небе священную дружину Пророка в зеленых одеждах, поражавшую гяуров. Наши солдаты утешали себя тем, что «турку нельзя сразу побить».
Блокада Карса, прекратившаяся лишь на время штурма, возобновилась в прежнем порядке. Мало-помалу все пошло своим чередом; солдаты стали играть в городки, в кошки-мышки. С 20-го сентября в лагере открылся базар, на котором окрестные жители привозили сено, разные продукты, а солдаты выносили на продажу шитые рубашки, сапоги, рукавицы и прочие изделия своего мастерства. Скоро явилось новое развлечение. Войска получили приказание ежедневно наряжать в горы команды для рубки леса. Срубленный лес возили в лагерь, пилили на доски, распиливали на бревна и сейчас же ставили бараки. Целые дни и ночи раздавался визг пилы, стук топоров, кирок, звонкие лихие песни домашних мастеров. Как бы по волшебству, исчезли палатки; вместо них явился целый городок, с улицами, с лавочками, с вывесками и надписями, где кто живет. Пришлись эти постройки весьма кстати: холода начинались большие, на аванпосты и в секреты ходили в полушубках. Аванпостная служба стала еще бдительнее, исполнялась еще строже, чем прежде. Ночью с 13-е на 14-го число казачий разъезд нагнал двух курьеров, пробиравшихся в крепость из Эрзерума. Это были не простые почтари, а люди ловкие, отважные и ехали не скрытными путями, а прямо мимо лагеря. Пока казаки гнались за ними, они разбросали почти все свои бумаги по бурьянам и оврагам. Однако их после подобрали. В течение октября почти каждую ночь происходили на аванпостах стычки; неприятельские фуражиры всегда почти уходили ни с чем. Но более всего тревожили турок ночные тревоги. На эти тревоги посылали обыкновенно одного армянина, Данила Арюти́нова. Он пускался с несколькими из своих товарищей и брал с собой три или четыре ракеты: установит их в ночной тишине, недалеко от вала, пустит и скачет во весь дух в другую сторону. Турки сейчас же начинали пальбу, причем всегда поднималась тревога: барабаны били дробь, трубы играли что-то заунывное, а собаки всего города поднимали вой. Голодные, утомленные войска не имели покоя и ночью.
С наступлением холодов число перебежчиков стало доходить до 30 человек в день, и так как большинство из них приходило обыкновенно без оружия, то в Карсе был распущен слух, что каждому беглому будет выдаваться по червонцу за штуцер. После этого, являясь на аванпосты, турецкие солдаты просили, чтобы ружье и всю амуницию повергли осмотру, после чего требовали обещанный червонец. «Видишь ли, – говорили они: я во всем исправлен; как мне султан выдал оружие, так я и сдаю». Эти простодушные люди думали, что пока султан их кормил, они обязаны ему служить, а как перестал кормить, так им вольно уходить, куда хотят. Наконец, стали появляться беглые из арабистанских батальонов; люди эти были лучше одеты и красивее собой; прочие же являлись в самом жалком виде. В их сумках находили куски смрадной конины, вырезанной из падали; вместо овощей они употребляли пырейный корень. От недостатка пищи у турок свирепствовала цинга. Многие впадали в такое расслабление, что не могли даже бежать, являясь ползком; но все, которые являлись, просили, прежде всего, хлеба и табаку. Наши солдаты никогда не отказывали в куске хлеба: «На, брат, ешь на здоровье; хоть ты и турок, а все же человек!». Чтобы поддерживать и без того великое терпение солдат, турецкое начальство распустило слух, что к ним идет выручка и вот-вот не сегодня-завтра появится у стен крепости. Сначала это помогало; но так как неделя проходила за неделей, а выручки не было, то солдаты изверились
