свое время он был величественным и высоким, но годы постепенно размыли его величие дождями и ветрами.
— Это точно он? — недоверчиво поинтересовалась Гельвия Коу. — Разве у кургана не должно быть каменного изваяния?
— Не все народы венчали курганы каменными изваяниями, дорогая. Мы пришли правильно.
— И что же здесь жил за народ?
Мужчина пожал плечами.
— Не углублялся. Наши предки их называли просто «язычниками», судя по оставшимся рукописным трудам, которые я успел изучить до встречи с Молаком. Есть упоминания о том, что те самые «язычники» — это немногочисленные потомки народа, очень давно бежавшего откуда-то из Средиземного моря. Возможно, минойцев. Они заняли эти леса, приспособились к ним, продолжая почитать своих богов. В частности, Великую Богиню. Правда, религия их несколько видоизменилась со временем. Они не возводили курганы, как это делали кочевники. Но хоронили важных соплеменников с особенными почестями, наделяя места захоронений сакральным смыслом.
— То есть, твой знакомый выбрал этот курган не просто так?
— Он считает его так называемым «местом силы», — объяснил Гален.
Сумрак густел, а вокруг возвышения ничего не происходило. Пару никто не встречал, нигде не горели источники света. Женщина хотела было что-то высказать на этот счет, но сверток в ее руках заворочался и закряхтел. Пришлось заняться его покачиванием, чтобы не заплакал.
Гельвия терялась всякий раз, когда Брайер плакал. Это происходило довольно редко, но, если случалось, молодая мама тут же впадала в ступор непонимания. Она никогда не угадывала, чего хотелось малышу в данный момент, а потому раздражалась. Женщине казалось, будто роль матери вовсе ей не подходит.
Но прошло всего три дня ее материнства. Этот факт непременно утешил бы, но Гельви гнала рассуждения об этом, надеясь, что так будет легче…
Легче не становилось. Страшный день наступил. Теперь она стоит перед мрачным белым курганом, колыбелью усопших, дрожащая от лютого холода посреди леса, и чувствует тепло только от обнимаемого крохотного человечка, укутанного в короткий овечий тулуп.
«Это чудовищно, — вертелось в мыслях. — Это неправильный поступок. Но уже слишком поздно отступать… Слишком поздно. Если сбегу с Брайером, то буду ненавидеть себя всю жизнь. Я не хочу существовать без Галена! Не вижу себя без него. Не хочу, чтобы он погиб. Мы вместе выросли, мы вместе прошли через столькие испытания этой жизни. Рука об руку. Неужели не справимся с этим? Конечно же справимся. Разве может быть препятствием трехдневный организм? Он ведь еще даже не личность! — Гельвия выдохнула паром и сильнее зажала травмированную губу. — Нет, я бы не стала ему хорошей матерью. Брайер превратится в напоминание о моей трусости, о смерти Галена. Родительство должно быть желанным, это осознанный зрелый шаг… Поэтому я должна проявить силу. Должна проявить хладнокровие и выдержать этот ритуал, чтобы спасти того, кто так дорог. Ради нашего будущего. Ради полноценного счастливого материнства. Когда-нибудь».
— Я люблю тебя, — прошептала Коу, заглянув в дымчато-серые глаза мужа. Она даже попыталась улыбнуться, чтобы подбодрить.
Но Гален был мрачнее засыпающих небес. Он осматривался, беспокойно расхаживая то в одну сторону, то в другую.
— Да где же он… — бормотал мужчина. — Уже почти стемнело.
И действительно, тьма практически овладела лесом, отчего к холоду добавлялось дискомфортное ощущение тревоги, словно из чернеющей чащи вот-вот явится опасность.
Хруст. Гельви ойкнула и рефлекторно обернулась назад, на звук, почему-то крепче сжав сына. Гален тоже напрягся, уставившись в густые тени между древесным частоколом.
От одного из припорошенных снегом деревьев будто отпочковался еще один ствол. Он червем тянулся вперед, выпрямляясь в долговязую тощую фигуру, ростом чуть переваливающую за два метра.
— Молак, — с облегчением выдохнул Гален Коу.
Его супруга не могла вымолвить ни слова. Ее по-животному пугало то, как ломано и резко двигается этот длиннющий человек в темном плаще с капюшоном. Каждый его шаг по глубоким сугробам выполнялся с кошачьей осторожностью, пружиня. Мужчина высоко поднимал тонкие ноги, втягивался, выгибался дугой, а затем только делал шаг. Как крадущийся паук. В руке он держал длинную палку, обмотанную с одной стороны.
Когда Молак приблизился достаточно, Гельвия сумела разглядеть в полумраке острый гладкий подбородок и недовольную линию рта, почти лишенного губ. Кожа мужчины была неестественно белой и тонкой, практически просвечивающейся.
Он молча воткнул перед Галеном палку в снег так, чтобы обмотанный конец смотрел вверх.
— Ветер не потушит? — поинтересовался Коу, пытаясь хоть как-то нарушить угнетающее молчание. Ему и так было тяжело на душе.
— Не потушит, — прошипел Молак. Этот голос звучал так, будто принадлежал змее: тихий, вибрирующий и сиплый. Невольно чувствовалась изношенность голосовых связок.
— Вы все приготовили? — выразила обеспокоенность Гельви. Ей было также неловко в тишине, как и ее возлюбленному.
— Да, миссис Коу. И вы, очевидно, тоже. — Не глядя на женщину, мужчина в черном плаще чиркнул зажигалкой и поджег самодельный факел.
Ветер тут же набросился на ненавистный источник света и тепла, но задушить буйный пламенный язык не получалось — ткань, которой была густо обмотана палка, была чем-то пропитана.
Ожившие тени чащи заплясали на снегу.
«Начинается», — с тревогой осознала Гельвия Коу. Внезапно ей стало еще страшнее, чем было. Мерзкие мурашки поползли от коленок до самой шеи.
Тем временем Молак присел на корточки и, нащупав что-то возле ног, резко дернул вверх, сметая ворох снега. Как оказалось, это была клеенка, которой мужчина предусмотрительно накрыл выкопанную небольшую ямку.
Миссис Коу отвернулась. Ей было невыносимо представлять то, что вот-вот произойдет.
— И что же вам неугодно, позвольте спросить? — Молак вырос над ней жуткой червеобразной тенью. Глаза его скрывались глубоко натянутым капюшоном, но взгляд прошибал, давил почти на физическом уровне.
— Нет-нет, что вы! — тут же стал между ними Гален. — Моя жена полностью все осознает и всем довольна. Она просто… волнуется.
Но тихий голос Гельви почти перебил супруга:
— Вы правда жрец?
— Я — один из первейших служителей Деворинфир, — ответил Молак. Его шипение прозвучало с долей оскорбленности. — Это не равно жрецу, ибо все истинные жрецы ныне почивают в забвении. Но, как преданный слуга и последователь, в этом ритуале я с гордостью взял роль жреца на себя. Не волнуйся, дитя, Деворинфир услышит слова из моих уст. Ведь моя вера древнее египетских пирамид, Ей известно это. Она бдит, Она повсюду, мы дышим Ею…
Молак осторожно забрал у матери сверток из овечьего тулупа. Брайер тут же недовольно заурчал, в свете факела показалось хмурящееся маленькое личико с удивительно осознанными глазами. Ему явно не понравился страшный дяденька в черном, но плакать малыш пока не собирался. Он молчаливо изучал, морща лоб и сводя брови.
— И Галена больше не будут
