Ознакомительная версия. Доступно 3 страниц из 15
друга могут не ссориться? А вдруг могут?! А вдруг так по-настоящему и должно быть?! Вдруг «милые бранятся – только тешатся» – всего лишь один из тех стереотипов, которыми я себя защищаю?
***
КРАСИВО сказанное не хуже сказанного МУДРО. В чистом виде красивое говорение – музыка; мудрое говорение – философия. И только одна поэзия смогла соединить воедино два противоположных начала. В этом – её уникальность.
***
Поставь человека одного посреди бескрайней, полной смертельного ужаса пустыни – и он весь в этом ужасе растворится, весь потеряет себя. Но построй ему в этом же месте фанерный домик и разукрась его изнутри – и всё примет иной расклад. Появится свой маленький мир, в котором нет страха пустыни. Вот – стены, вот – телевизор, вот – камин… При всём том, что этот фанерный домик, если посмотреть КАК ЕСТЬ, не простоит и минуты. Так в жизни и происходит. И потому не есть ли ИЛЛЮЗИЯ основное условие полноценной жизни, жизни без леденящего душу страха?
***
Я боялся одиночества и темноты и очень любил свою маму. Ещё будучи младенцем я мог заснуть только в том случае, если мама держала меня за руку. Кровать, где спали мои родители, образовывала букву «Г» с моей кроватью, стенки которой состояли из сетки вроде той, что натягивается на футбольные ворота. Сквозь эту сетку я и протягивал свою ручонку. Однажды мама решила пошутить надо мной, и вместо неё мою руку взял папа (я в этот момент уже спал). Каким-то образом я это почувствовал и, проснувшись, закатил слезливую истерику, так что маме больше не захотелось повторять эту шутку.
Когда я подрос, то спал уже на диване в противоположном углу комнаты. За руку меня никто теперь не держал, но темноты и ощущения одиночества я боялся по-прежнему. Поэтому я разработал для себя тактику. Папа после программы «Время» каждый вечер смотрел по телевизору какое-нибудь кино. И я приспособился засыпать за то время, пока шёл фильм и экран телевизора тускло освещал тёмное пространство квартиры. Впрочем, это не всегда удавалось, и потому время от времени (сейчас мне кажется, что это было почти каждый день) я ходил ночевать к своей тёте (все её звали Кокой, хотя крёстной она была только моему брату), которая жила этажом ниже со своей мамой (моей бабушкой Нюней). Мы спали с тётей на одной кровати, а когда в гости к ней приходили мои многочисленные двоюродные сёстры, то было вообще весело, хоть и тесно. Тут страху не было места. Но лишь до того дня, пока не умерла баба Нюня. Мне было страшно теперь даже с Кокой, и я уже навсегда вернулся домой.
Конечно, с возрастом страх одиночества притупился, но темноты я боюсь и по сей день. И не то чтобы я боюсь чего-то объективно возможного в этой темноте, но скорее своей собственной психики, которая, я в этом уверен, может выдать мне то ещё мистик-шоу.
Были у меня и другие страхи. В наше время, когда ещё страшнее «Вия»12 не было показано ни одного фильма, были однако довольно жуткие мультики, один из которых сильно затронул мою душу, и всякий раз, когда мама где-нибудь задерживалась подолгу, настойчиво лез мне в голову. Суть мультфильма была в том, что у маленького бегемотика пропала бегемотиха-мама, а какой-то злостного вида мужик ходил и распевал песню о том, что скрутит бегемотиху на котлеты. Вот мне и казалось, что маму тоже могут искрутить на котлеты, и потому рыдал горькими слезами, когда она долго не возвращалась. А один раз даже убежал искать её (хотя и не знал куда вообще идти). Хорошо, что мы с ней случайно встретились на улице. К маме я был очень привязан.
Но самым сильным моим страхом был страх смерти. В том возрасте (может быть, было мне лет пять или шесть) я мог очень красочно представить себе состояние перехода от жизни к смерти. Будто бы меркнет передо мной всё: мама, мечты, радость, память, ощущения, холодильник, ковёр… Особенно ковёр поражал меня больше всего. Мурашки покрывали всё моё тело, лицо перекашивалось и из глаз лились слёзы. Я не просто плакал – я рыдал. Это всегда происходило в одиночестве. Забьюсь куда-нибудь в уголок – и плачу. Этого никто никогда не видел. И потому никто не спрашивал меня, отчего я плачу, и никто не мог успокоить обещанием вечной жизни на небесах. Я часто плакал по этому поводу; может быть, в течении года, а может, больше. Пока однажды в одну миллисекунду вдруг не осознал – я не умру! То есть, конечно, тело моё, когда придёт срок, похоронят, но ощущение «Я» всегда пребудет со мной. Мало того, я ещё снова рожусь на земле где-нибудь в другом месте и с другим именем, но это «Я» останется прежним, таким же, каким пребывает во мне вот в эту минуту. Идея реинкарнации возникла просто из воздуха, из ниоткуда. Я нигде об этом не слышал и не читал (да и никто в провинции в 70-х годах 20 века об этом ни читать, ни слышать не мог). Это пришло изнутри меня, или это пришло прямо от Бога. Как бы там ни было, но с того дня я больше никогда не плакал по поводу смерти.
***
На Земле столько-то христиан и вот столько-то мусульман; столько-то буддистов и вот столько-то кришнаитов. А ещё – индуистов и иудеев, синтоистов и сатанистов… И откуда такие данные? Если из церковно-приходских книг, то это – полная чушь. Меня, когда я родился, крестили. Но это то же самое, как и моё имя. Меня назвали – Алексей. И вот теперь я и живу Алексеем. Если окажется, что на Земле больше всего Иванов или Александров, то что это будет значить? Ровным счётом ничего. Потому как у каждого из нас есть своё ТАЙНОЕ имя и есть свой ТАЙНЫЙ Бог. Только это и важно. А всё остальное никаким боком к Богу и не относится.
***
Гениальность – это никогда не ум. Гениальность – это всегда сияние духа.
***
Из дневника: 31 августа 2003 г
Всё очень странно. Всё очень зыбко. Моё душевное состояние, как маленький бриллиант со множеством ещё более мелких граней. Одно неуловимое движение – и сверкнёт новая грань. Во мне безнадёжность, обида, любовь, тоска, порыв и тысячи мыслей, – всё сплетается и расплетается, всё трепещет и создаёт хаос. Где безнадёжность? Везде. Пытаясь придать чёткие формы всей этой кутерьме, я понимаю, что это бессмысленное занятие. У каждого происходит своя жизнь, каждый думает о своём, каждый чувствует своё, каждый стремится к своему. И во всём этом стремлении – где я? На секунду отражаюсь в чёрном зрачке, и как только исчезну – памяти обо мне нет. А у меня постоянная память. Я весь состою из памяти. Я помню всех и всё. И каждое мгновение ко мне выстраивается очередь из теней, желающих, чтобы я наполнил их плотью воспоминаний. Где обида? Везде. Обида на безнадёжность, обида на то, что когда-то все эти тени сами захотели стать призраками; обида на то, что я только в чёрном зрачке и никогда – в сердце. Где любовь? Она заполняет меня, она надувает меня, словно воздушный шарик. Перетекая от тени к тени, она знает, кому подарить себя, а кого обойти стороной. И грусть моя превращается постепенно в тоску. И я понимаю, что та, от которой я продолжаю бежать – моя единственная реальность из всего нереального, что меня теперь окружает. Её ложь реальна, её измены реальны, её плоть реальна и состоит не из одного только зрачка. Я знаю, сколько боли ни причинила бы она мне, она обо мне помнит. Мне отведён в её сердце маленький беспризорный уголок, куда иногда заглядывает её сознание. Разве не это моя реальность? И мне тоскливо даже оттого, что, имея эту реальность, я имею
Ознакомительная версия. Доступно 3 страниц из 15
