class="v">Утром косить я пошла…
Потом в руках у нее «проворные» грабли:
Сухо ли сено убрала?
Прямо ли стоги сметала?…
Потом она становится жницей — и две главы (двадцать первая и двадцать вторая) посвящены ее работе с. серпом:
Солнышко серп нагревает,
Солнышко очи слепит.
Потом она за ткацким станком: «Лишь бы не плакали оченьки, стану полотна я ткать», потом она за прялкой (в двадцать пятой главе}:
Веретено мое прыгает, вертится,
В пол ударяется.
Потом она на огороде: копает картофель, и Некрасов с такой зоркой любовью следит буквально за каждым движением ее быстрых, не знающих праздности рук, что его любовь передается и нам, как будто мы и сами участвуем в этих работах.
Здесь целая энциклопедия крестьянских работ, причем вся ‘огромная художественная сила поэта уходит на то, чтобы возвеличить, прославить крестьянское труженичество, вознести его в область высокой поэзии.
Ставшее могучим народным инстинктом, трудолюбие русских крестьян прославлено Некрасовым в образе «величавой славянки», для которой весь ее трудовой обиход — любимая, родная стихия:
Я видывал, как она косит:
Что взмах — то готова копна!
Эта «женщина русских селений» до такой степени проникнута верой в спасительность труда, что все свои отношения к людям определяет исключительно трудом: «Не жалок ей нищий убогий: вольно ж без работы гулять!» Именно в этом извечном трудолюбии масс Некрасов видит неколебимые устои их жизни. Он так и говорит о своей героине:
В ней ясно и крепко сознанье,
Что все их спасенье в труде…
Здесь еще одна небывалая тема, введенная в поэзию Некрасовым: женщина как участница общенародной работы. Некрасов навсегда утвердил в русской лирике веру, что поэтизация женщины возможна не только в сфере любовных отношений, но главным образом на основе признания беспримерно-огромной работы, которую несла и несет она в мир.
И Прокл — в такой же работе. Даже когда он умирает, его работа остается главнейшей чертой его личности, затмевающей собой все остальное:
Уснул, потрудившийся в поте!.
Уснул, поработав земле!
И когда он уже лежит на столе, Некрасов раньше всего отмечает его рабочие руки:
Большие, с мозолями руки,
Подъявшие много труда…
И характерная подробность, рисующая эту атмосферу труда: когда старик проводит с умершим сыном последнюю ночь, он и то не может оставить свои руки в бездействии:
Старик бесполезной кручине
Собой овладеть не давал:
Подладившись ближе к лучине,
Он лапоть худой ковырял.
Здесь, в этой мелкой подробности, вскрывается краеугольная тема поэмы: непревзойденное трудолюбие народа, та ничем не искоренимая жажда труда, которая еще раньше заставила одного из некрасовских героев воскликнуть:
Эй! возьми меня в работники,
Поработать руки чешутся!
«Дума»
Некрасов не раз в своих стихотворениях свидетельствовал, что бездействие мучает этих людей, как болезнь, что работа определяет собою все основы их морального кодекса и является, так сказать, нормою их бытия.
Замечательно, что в эту поэму, равно как и в поэму «Кому на Руси жить хорошо» {которую Некрасов начал писать в том же 1863 году), он вводит сказочные образы, внушенные ему русским фольклором. В одной поэме — скатерть-самобранка и волшебная птица, в другой — знаменитый Мороз-воевода. Но, повторяю, это не мешает обеим поэмам быть величайшими образцами реалистического искусства. Ибо реализм Некрасова — не в рабском копировании мелких подробностей’ быта, а в широко обобщенных, типических образах, причем каждый образ воссоздан с такой страстной любовью, с таким ‚восхищением, что всю поэму можно назвать патриотическим гимном во славу русского трудового народа.
В поэме вскрывается горькое убожество старорусской деревни. И все же поэта никогда не покидало сознание, что русский народ, несмотря на нужду и тысячелетнее рабство, сохранил то светлое и глубоко-человечное отношение к миру, которое так поэтически выразилось в предсмертных воспоминаниях Дарьи.
В. деле поэтического изображения крестьянских работ, представленных читателю не в виде какого-то постороннего зрелища, а в виде переживаний самого же крестьянина, у Некрасова был единственный достойный предтеча — Кольцов, которого он чтил и любил как родоначальника подлинно народных стихов. о народе. Наряду с Жуковским, Пушкиным. Лермонтовым, Крыловым он называл Кольцова «светилом русской поэзии», которое «светит своим собственным светом, неё заимствуя ничего у другого». В позме «Несчастные» он назвал его песни «вещими». В этих песнях выразилось с наибольшею силою то присущее русским крестьянам упоение трудом, которое, как было сказано выше, прославляется и в произведениях Некрасова. Но, по Кольцову, процессы труда всегда и неизменно доставляют крестьянам радость:
Раззудись, плечо!
Размахнись, рука!
Зашуми, трава,
Подкошенная!
«Косарь»
В стихотворениях Кольцова «люди сельские» воспринимают и пахоту, и сев, и косьбу как некий долгожданный и радостный праздник, и отсюда эта знаменитая песня, которую поет у Кольцова крестьянин во время своих повседневных работ:
Весело на пашне.
Ну! тащися, Сивка!..
Весело я лажу
Борону и соху…
Весело гляжу я
На гумно, на скирды…
«Песня пахаря»
Но в трагических условиях рабства это воспетое Кольцовым отношение русского человека к труду как к источнику радости было осквернено и поругано. Подхватив эту тему Кольцова, его преемник Некрасов внес в нее свои поправки. Он не уставал повторять, что даже для такого трудолюбца, как русский народ, работа под крепостническим гнетом превращается в каторгу. Напомним хотя бы образ пахаря в поэме «Дедушка»:
Лапти, лохмотья, шапчонка,
Рваная сбруя;. едва
Тянет косулю клячонка,
С голоду еле жива!
Трудно представить себе, чтобы этот некрасовский «пахарь угрюмый с темным, убитым лицом» мог пропеть своей голодной клячонке песню кольцовского пахаря:
Весело на пашне…
Ну! тащися, Сивка!..
Да и кольцовский косарь — до чего он не похож на некрасовского! Этот не скажет о своей «вострой косе»:
Мне давно гулять
Но траве степной
Вдоль и поперек
С ней хотелося.
«Косарь»
Для него работа не гулянье:
Где не пробраться лошади,
Где и
