я бы и сам с удовольствием «обезвредил». Вот кому бы свернул шею без малейшего зазрения совести.
К сожалению, Шаман сбежал.
Пока я, полуживой от голода и отравления серебром, прокладывал себе путь сквозь равнодушных, как истуканы, людей в серых халатах, пока Очкастый — прозвище прижилось с лёгкой руки девочки Маши — пытался выстроить заслон из детей, который помог бы ему скрыться от страшного, вырвавшегося на свободу стригоя…
При мысли о Платоне Федоровиче у меня, как всегда, свело челюсть.
Будучи уверенным, что порвав сеть, я примусь и дальше рвать глотки всему, что движется, Очкастый выпустил в коридоры детей.
Сам же попытался скрыться через подвал, но застал там Машу с Розочкой.
Он пытался их остановить — даже угрожал пистолетом. Но что-то пошло не так у Платона Федоровича, Маша сбежала, а Розочка, завладев его же оружием, принялась прицельно расстреливать всех, кто пытался её остановить.
К тому времени, как она добралась до подвала и увидела чёрные мешки, патроны й девушки уже кончились.
И тогда она принялась рвать охрану голыми руками.
Я до первого этажа добрался, когда всё уже было кончено.
Не знаю, как Шаман ими управлял, но зрелище покрытых глянцевой плёнкой крови халатов долго ещё будет тревожить мои неспокойные сны.
Познакомившись с Шаманом, я решил, что парень — просто манипулятор необычайной силы, что он мастерски находит слабые места и давит, давит на них с упорством отбойного молотка.
Где-то я был прав.
Мы откопали одно из заброшенных бомбоубежищ, в котором обнаружилась и дочь Пульхерии — плод тайной любви, роковой страсти, о ребёнке никто не знал, даже её ближайшие соратники… Как об этом проведал Шаман — сие науке неизвестно.
Так вот, когда мы, с помощью девочки Маши, один за другим отыскали все схроны, в которые Шаман, с дьявольской изобретательностью рассредоточил ключевых для нашего Сообщества людей, мы с Алексом решили, что именно так он и действует: шантаж, манипуляции, угрозы близким намеченной жертвы…
Но в эту картину не вписывался майор Котов — по меньшей мере. Ему никто не угрожал, никто не шантажировал.
Наш старый друг просто, ВДРУГ, перестал таковым являться.
Тогда речь и зашла о гипнозе. Но эта версия себя тоже не оправдала, Аврора Францевна просветила нас, что Платон Федорович, в бытность свою сотрудником того самого НИИ, скрупулёзно доказал, что на сверхсуществ гипноз не влияет…
Словом, Шаман для нас так и остался загадкой — одной из многих, но пожалуй, самой главной.
— Надо было сразу заняться расследованием убийства Скопина-Шуйского, — сокрушался Алекс. — Моя вина, кругом моя вина.
— Но Владимир тогда убедил нас обоих, — возражал я.
— Дар любого хорошего поэта — убеждать, — строго поправлял шеф. — А моя обязанность, как дознавателя — не поддаваться его убеждению.
— Но Владимир — наш друг. Кому ещё доверять, как не друзьям?
— А кто говорит, что Володенька нас обманул? Ведь его ТОЖЕ могли ввести в заблуждение. Его тоже могли… загипнотизировать.
Тут я не выдержал и фыркнул.
Трудно представить кудесника, который мог бы справиться с такой глыбой, как Владимир.
А вот поди ж ты.
С тех пор, как Шаман исчез, я не мог успокоиться. Прокручивая в голове, бесконечно анализируя, вспоминая всё новые подробности и детали, я пытался понять: где мы промахнулись?
Почему всё вышло так, а не иначе?.. Ведь могли же, МОГЛИ сразу понять, разобраться, что происходит.
Но не-е-ет.
Кидались, как слепцы, которых манит звон колокольчика, то в одну сторону, то в другую.
Одним словом, жмурки.
— Вы сегодня прекрасно выглядите, поручик.
Я не сразу понял, что обращается шеф ко мне.
— Что? Почему? С чего вы?..
Отец Прохор издал тщедушный смешок.
В данный момент чудо-отрок потягивал из чашки какую-то бесцветную жидкость. Подозреваю, это была святая вода. Освященная, надо думать, им самим — такой вот круговорот природных ресурсов.
— Белая рубашка тебе к лицу, Сашхен, — после ведёрной кружки утреннего «кофе» Алекс пребывал в благодушном настроении. Расточал сладость и свет.
— Спасибо, шеф. Вы тоже отлично сохранились.
— Ну прямо Шерочка с Машерочкой, бога душу мать, — глубокомысленно изрёк чудо-отрок. — Обрыдаться от умиления.
Утратив былую живость, в качестве утешительного приза святой отец приобрёл дополнительную порцию язвительности и сарказма.
— Ну, они хотя бы начали общаться, — как ему казалось, дипломатично вставил Гоплит.
Мы с Алексом переглянулись. Коротко кивнули друг другу, и синхронно отвели взгляд.
До примирения было ещё далеко — это мы понимали так же чётко, как и то, что когда-нибудь оно состоится.
Но всему своё время.
Пока что, при взгляде на шефа, у меня непроизвольно сжимаются кулаки, а он — я это знаю наверняка — мысленно давит на спусковой крючок своего любимого револьвера…
Я мог бы вызвать Алекса на дуэль — и он, вне всяких сомнений, вызов бы принял.
Но также мы оба прекрасно знали: эта дуэль будет последним, что мы сделаем вместе.
Нет, наши разногласия надо решать по другому. Да и вряд ли то, что между нами происходит, можно считать разногласиями…
Рассуждения мои прервал стук в дверь.
В заднюю дверь — мы ею почти не пользуемся.
— Заходи, Маша, — в один голос сказали я и Антигона.
И осеклись. Одно долгое мгновение мы были на грани того, чтобы встретиться взглядами… Но нет.
Пронесла, нелёгкая.
А Маша уже стояла на пороге, на голове её красовалась небесно-голубая шапка с громадным помпоном, она очень шла к громадным серым глазам и оттеняла медные, в рыжину, кудряшки.
На щеках девочки играл здоровый румянец, и я в очередной раз убедился, насколько дети крепче нас, стариков.
Пройдя, по-сути, те же огонь и медные трубы, что и мы, Маша ничуть не изменилась. Только стала чуть повыше, и взгляд приобрёл тёмную, совершенно океаническую глубину.
— Ну и что вы здесь сидите, в соплях и в халате? — строго вопросило чадо. — Мы с Рамзесом вас обождались уже, все конфеты, которые тётенька выдала, как неприкосновенный запас, съели.
— Неприкосновенный запас — это когда что-то оставляют на крайний случай, — невозмутимо изрекла Антигона.
— Так я и говорю, — ни капли не смутилось чадо. — Тётка бьётся в истерике и пьёт капли, Рамзес ворчит, что у
