А девушки… Законы для парня молодого написаны любовью, особенно весной, — гулять в саду Нардома, знакомиться – готово… ношу их телефоны я в книжке записной.
Мы, может, постареем и будем стариками, на смену нам – другие, и мир другой звенит, но будем помнить город, в котором каждый камень, любой кусок железа навеки знаменит.
Это стихотворение называется "Память", и перекличка с Ольгиными названиями стихов не случайна. Несмотря на расставание, бывшие муж и жена живут в поле одних образов и тем. Это Ленинград, дорогие Корнилову места, и одно из главных – Невская застава, где прошли первые годы жизни с Ольгой. Это не мандельштамовский Петербург – Петроград – Ленинград, где "…еще есть адреса, / По которым найду мертвецов голоса". Его Ленинград – новый: с садом Нардома и райкомом, где "мир другой звенит", где ему, поэту, "жить еще полвека – ведь песня не допета". Только допеть не удастся: он уйдет, будет убит в тот же год, что и погибший на пересылке Мандельштам…
Несмотря на то что творчество Корнилова вызывало огромный интерес – Мейерхольд хочет, чтобы он создал для его театра пьесу, Николай Бухарин предлагает писать стихи для газеты "Известия", – Корнилов вместе с Павлом Васильевым и Ярославом Смеляковым в 1936 году попадает в разряд так называемых "бытовых разложенцев". Его персональные дела рассматривают московская и ленинградская писательские организации, но пока эти дела касаются только его "морального облика".
Однако с началом повальных арестов, которые уносят Васильева, Смелякова и других, НКВД берется и за Корнилова. В обвинительном заключении от 19 февраля 1938 года будет написано: "Следствием по делу ликвидированной троцкистко-зиновьевской организации, совершившей 1-го декабря 1934 года злодейское убийство секретаря ВКП(б) С. М. Кирова, была установлена принадлежность к этой организации Корнилова Бориса Петровича…
Обв. Корнилов нелегально распространял свои контрреволюционные литературные произведения под названием "Чаепитие", "Елка" и "Прадед""[39].
Стихотворение "Елка" в обвинительном заключении упоминалось не случайно.
В мае 1937 года НКВД поручает критику Николаю Лесючевскому сделать литературную экспертизу стихов Корнилова, к тому времени арестованного. Лесючевский пишет: "Ознакомившись с данными мне для анализа стихами Б. Корнилова, могу сказать о них следующее. В этих стихах много враждебных нам, издевательских над советской жизнью, клеветнических и т. п. мотивов. …Прежде всего здесь следует назвать стихотворение "Ёлка". В нем Корнилов, верный своему методу двурушнической маскировки в поэзии, дает якобы описание природы, леса. Но маска здесь настолько прозрачна, что даже неопытному, невооруженному глазу становится полностью ясна откровенная контрреволюционность стихотворения. Написанное с большим чувством, с большим темпераментом, оно является тем более враждебным, тем более активно направленным на организацию контрреволюционных сил.
Корнилов цинично пишет о советской жизни (якобы о мире природы):
Я в мире темном и пустом… Здесь всё рассудку незнакомо… здесь ни завета, ни закона, ни заповеди, ни души.
Насколько мне известно, "Ёлка" написана в начале 1935[40] г., вскоре после злодейского убийства С. М. Кирова. В это время шла энергичная работа по очистке Ленинграда от враждебных элементов. И "Ёлка" берет их под защиту. Корнилов со всей силой чувства скорбит о "гонимых", протестует против борьбы советской власти с контрреволюционными силами. Он пишет, якобы обращаясь к молодой елке:
