шифровали, версии выдвигали. Еле отбили у них вещдок. Вот такие у нас дела. Значит, Логинов жив, Балашов тоже жив, и ты жив, а Андреича-то нет! — возвысил голос Кошкин. Ассоциация ветеранов на днях предложила ему возглавить совет ордена.
— Опять ты свое. Риск делили поровну, и каждый своим платил. И платит. Думаешь, Андреичу мечталось уйти, как Ларионову?
Кошкин шепнул под нос: «Завидуешь?» — и отвернулся.
— Что ты теперь, полковник? — Раф обратился к Курою.
— Еду обратно, там в генералы поднимаюсь. Пришло время собирать свое войско. Вы мне союзники?
— Инвалиды мы.
Один кошкинский глаз снова прорезался слезой, а второй сказал: «иди своей дорогой, генерал».
— Как пора настанет, так и пойду. Больше мне ваш товарищ ничего не оставил?
Кошкин покачал головой. Нет, не оставил. И перстня хватит. Раф же хмыкнул и огладил затылок ладонью.
— Что? Оставил? — переспросил Курой.
— Не то чтобы тебе, а скорее нам всем. Но раз ты союзник, то мы с тобой поделимся.
— Ты тогда поделишься, — буркнул Кошкин.
— Это он после ранения все еще не отошел. Вынужденная трезвость портит характер. Или перспектива стать председателем, пусть и ма-аленьким, а главным…
— Шариф, не дерзи. Поссоримся.
— Есть одна запись, там понятного мало, но, может быть ты нам и поможешь, полковник, — предложил Курою Раф, не обратив внимания на раздраженные слова товарища.
Вася отвернулся, но против предложения Шарифа возражать не стал.
И тогда афганец услышал то, что записал в последние минуты своей жизни Миронов, при разговоре с Джуддой в стекляшке так, на всякий случай, нащупавший в кармане новогодний рафовский подарок и нажавший большую кнопку с выпуклыми буквами SOS, на самом деле приспособленную в этом устройстве для диктофона. Слышно было плохо, местами вообще слов не разобрать, но Курой услышал то, что должен был услышать, то, зачем небо призвало его сюда, в Москву. Масуд — Назари. Масуд — Назари. Масуд — Назари. А еще — Ахмад Джамшин, секретарь пакистанского посольства в Ашхабаде.
— А кто был смертник, так и не установили. Знают только, что не типичный случай — старый человек азиатской этнической принадлежности. Генетического анализа не проводили, — уточнил Раф.
— Дорого ради полковника в отставке такой анализ проводить, — вернулся в общий разговор и Кошкин.
— Я узна́ю, кто. Я узнаю и вам сообщу.
— Как узнаешь? — поинтересовался Вася, но уже не столько с желчью, с издевкой, сколько с любопытством.
— Если посольство в Ашхабаде, то узнаю смертника.
— Точно, это тот старик, который у туркмен тобой интересовался. А, Вася? — предположил Раф.
— Выходит, Андреич мою порцию смерти на себя принял…
— Не чуди. Тебе правда трезвость не на пользу. Он не кошка и не собака, чтобы смерть, уготованную для хозяина, на себя брать. Он человек свободный, смерть свою сам выбрал.
Курой, услышав это, сообразил, что если ему удастся узнать в смертнике кого-то из приближенных Назари, то в деле смерти Ахмадшаха Масуда он может поставить убедительную точку.
Гость в Москве не задержался. Не пошел в цирк, на схватки батыров. Его проводили в аэропорт, по пути заехав на Троекуровское, к Миронову. И там и там пили водку. Отставной полковник и будущий председатель совета ветеранов Кошкин, надев мундир и заглотнув первую, выправился и посвежел. Он произнес тост, который привлек внимание отъезжавших и провожавших.
— Нет Масуда — будет Масуд. Нет Миронова — будет Миронов. За Миронова мы еще не одну террористическую суку порвем! — пригрозил он и хлопнул себя ладонью в грудь.
— Осторожней, инвалид, — тихо предостерег его Шариф. Ему пришло в голову, что Кошкин на месте Миронова — это верно с точки зрения реалий истории, но именно это и губит человечество, планомерно приводит к вырождению лучшего в среднее. Апологет, ученик, усредняет учителя. Последователь идеи привержен ей более, чем ее создатель, и приверженностью закрепляет среднее в догме. Только теперь ему стало по-настоящему понятно, кожей понятно, отчего Миронов стремился влить в их орден чужую балашовскую кровь! Рафу вспомнились и странные разговоры, которые время от времени старался завести с ним Балашов — они так раздражали Андреича. Писатель настаивал на том, что передача информации в полноте, от сердца к сердцу, без утери сути, может даваться только подобием, только целиком. Он говорил о фракталах и о некоем Мандельброте, подошедшем вплотную к истинной сути таланта и значения Слова. Того таланта, который видит подобие единице, подобие ядру, хранящему ключ равенства множества лучшей его единице — лучшей, не средней — и запечатывающего виденье в Слове. Которое есть Бог. Потому, дополнил про себя Шариф, что любая идея, переданная личностью массам, наследникам, есть усреднение и усреднение, и ей придается суть, отличная от изначальной сути, и иначе невозможно усреднения достичь и охватить ей, идеей, массы. Если только способ передачи — не подобием, не единым словом-ключом, тем равнением на лучшее и единичное, которое до сих пор отвергается историческим человечеством, но к которому стремится отдельно взятый человек. Личность. В данном случае — афганец Курой, решивший, что он вызрел из среднего в единицу и готов взойти на место то ли Масуда, то ли какого-то иного штучного Человека. Аллах ему в помощь. Вот в чем дело! Раф подумал и о том, что Миронов был штучный экземпляр идеи служения Родине. Свободный в выборе, как служить. И вот его нет, его единица раздроблена на две антагонистические частички, на протон и электрон, на Кошкина и Шарифулина. Первый перенял служение, но не по-мироновски вполне, а по-собачьи, что ли, от вселенского иначе одиночества. Второй — штучность пути, но только уже не для Родины. Ни для чего! И так на так не соединить и не заменить Андреича. Ни одному, ни другому. Конец ордену! Не даром добрый бородач Чарльз Дарвин вывел науку о закреплении признаков при естественном отборе. Закрепляется то, что устраивает среднюю линию. И только. Логинов прав. Теперь понятно стало его письмо. Потому-то — пришло Рафу в голову оправдание своему выбору в пользу войны — если человеки на земле и сойдутся на идее мира, то это будет такая идея среднего, что ему по сердцу лучше война!
— Василий, а ты знаешь, что нас обокрали? Наш друг Курой сейчас уедет, и мы с тобой разойдемся по домам антогонистами? — обратился он к Кошкину.
— Это почему? — вскинулся на того Василий.
— Афганец на место Масуда, а вместо Миронова либо ты, либо я. Понимаешь? Лучше война, чем усреднение. Даже в наших границах.
— Нет, не понял. Разве не одно и то же ты или я? Все-таки завидуешь?
— Не одно и то
