Вспоминаю день накануне отъезда Войновича.
С утра Володя привез на Поварскую мешки рукописей, которые он перед отъездом хотел уничтожить.
Белла Ахмадулина предложила устроить прощальный вечер в мастерской Бориса Мессерера на Поварской улице, тогда Воровского. Я пришел туда сначала с четырьмя мешками своих рукописей, и мы с Борей долго их жгли.
В моей мастерской в то время было еще довольно свободно и существовал так называемый “каминный зал” (комната, где находился довольно большой камин), что в то время было большой редкостью. Когда мы жгли Володины бумаги, я вспомнил слова “рукописи не горят”. С иронией могу добавить, что если этот афоризм понимать в прямом смысле, то он действительно передает трудность процесса сожжения рукописей.
Оказалось, что сжечь бумаги, тем более пачки плотно сложенных листов, очень сложно. Пачка обгорает по краям, а листы внутри не занимаются – воздух туда не проникает. Мы с Володей, поняв, что предстоит большая работа, принесли в каминную бутылку водки, минеральную воду и какую-то закуску. Вид у нас был весьма причудливый, потому что в каминной стало очень жарко и мы разделись до пояса. Все было задымлено, а мы шуровали кочергами, стараясь разворошить слипающиеся листы… Их были сотни, а тяга в самодельном камине оставляла желать лучшего. Все стены быстро покрылись копотью, и каминная из нарядной белой залы мгновенно превратилась в прокопченную пещеру.
Вскоре должны были появиться первые гости. В то время ни у кого не было такого просторного помещения, а о том, чтобы пригласить столько друзей в квартиру Войновича, не могло быть и речи.
Но когда народ стал прибывать, я ужаснулся. Я насчитал более ста человек. Среди гостей было много друзей – литераторов: Булат Окуджава, Женя Попов, Юра Кублановский, Виктор Ерофеев, Игорь Золотусский, Кома Иванов со Светой. Были художники Борис Биргер, Сережа Богословский, фотограф Валерий Нисанов, американские корреспонденты. Такое гигантское застолье было трудно организовать, но все легко перешли на самообслуживание, и в итоге обстановка получилась совершенно непринужденная. Окуджава пытался скрасить прощание своими песнями, превратившими наше застолье в музыкальный вечер.
Белла вспоминала:
Отъезд Володи Войновича за границу, отъезд насильный, совсем насильный. В мастерской собралось человек сто, наверное, не меньше, это было очень трагически, я не знаю, прямо не было сил терпеть. И когда Булат что-то запел, даже мужественный Володя вот так закрыл глаза рукой и вышел в другую комнату.
А на следующий день мы должны были прощаться в аэропорту.
Володя вместе с Ирой и маленькой Олей вызвали особое внимание таможенников. Когда Войнович уже с чемоданами направлялся на посадку, один из проверяющих опять его остановил и стал что-то еще выяснять и требовать еще одну подпись под таможенной декларацией. Володя вспылил, развернулся и пошел к нам обратно с двумя чемоданами в руках. Среди провожающих раздался тяжелый вздох, мы начали выкрикивать просьбы, чтобы он не связывался и продолжил путь к самолету. Белла волновалась больше всех.
В какой-то момент я увидел, что настроение у Володи переменилось и он повернул в зал вылета.
После того как самолет взял курс на Мюнхен, я пригласил всех провожающих снова в мастерскую, чтобы в своем кругу можно было погрустить или порадоваться, потому что наконец завершилась мучительная эпопея отъезда. Когда машины стали съезжаться к подъезду дома на Поварской, получилось так, что первыми в наш старенький лифт попали Булат Окуджава, Олег Чухонцев и кто-то еще из гостей. И вдруг лифт завис где-то между четвертым и пятым этажами. Остальные гости начали подниматься пешком и, завидев Булата и Олега через металлическую решетку лифта, шутливо приветствовали их криками:
