ссадинах.
— Расскажите, кто вы, с какой целью действовали, и мы начнем переговоры о Вашем освобождении.
Родни молчал. Курой поощрительно причмокнул и занялся установкой видеокамеры. Работа началась.
— Уважаю молчание. Был у меня офицер, который копил слова неделями. Самый дельный мужчина среди молодых. Молодой, как вы. Вы ведь еще молодой! Так, майор Родни?
Пленник встрепенулся и попытался вскочить, но путы на ногах удержали его.
— Я хорошо знаю вас, майор Родни. Молчание хорошо, когда в жизни есть цель. И мудрость, как к цели идти. Тогда слова не нужны. Отвлекают мухи слов. И потому я не прошу пока у вас подтверждения, что вы и есть офицер ЦРУ, выполнявший задание Н. Я предлагаю вам ответить, какова ваша цель. Не задания Н, а ваша? В чем ваша мудрость? Если вы столь же мудры, как мой молодой помощник, то молчите, Хашим Родни!
Майору хорошо были известны такие фокусы. В спокойной, мягкой манере разговорить подопечного, а потом за дело. Можно философствовать, можно делиться мыслями об искусстве, можно беседовать об автомобилях. Итог один. Родни знал это, но по-настоящему в плену он оказался впервые, и, даже зная, как будет, ему захотелось продлить момент мягкости, минуты философствования. В досье майора, рядом с указанием на успешное окончание Йельского университета, значилось хобби — увлечение древней восточной мудростью. Ориентальной… Полковник Курой, конечно, не мог знать об этом.
— Снимите повязку с глаз, — ответил, наконец, пленный. Он произнес эти слова на фарси.
— Все мы принуждены снять повязки с глаз. На этом или на том свете. В том и значение жизни. Но надо пройти путь. Освобождение. Я в самом начале нашего знакомства посмел предположить, что мы на этом пути. Что вы думаете об освобождении? О свободе? О неотвратимой свободе? — афганец продолжил речь по-английски.
— Где я?
— Не обещаю, что у друзей.
— Хорошо, — Родни перешел на родной язык, — я скажу, что думаю о свободе. Думаю, что свобода — это жизнь по собственному выбору.
— Значит, ваш выбор был сделан в пользу того, чтобы отнять у брата нашего президента его выбор?
Родни не ожидал, что философия столь досадно скоро сопряжется с практикой.
— Брат вашего президента наркобарон. Свобода выбора невозможна при власти наркобарона.
— Полно! Вы же офицер разведки со стажем. Вы стольких наркобаронов привели к власти! И не станем проявлять забывчивость: многие мудрецы находили свободу в свободе духа от тела, а средство — в красном вине и в каннабисе…
Вдруг пленнику показалось, что с ним проводится не раскачка, что допрошатель относится к произносимым словам всерьез! Но Родни не смог решить, стоит ли радоваться догадке, или такое открытие сулит ему большие неприятности…
— Да, случается, мы возводим на трон наркобарона. Это плохо. Очень скверно. Но он подконтролен нам. Придет час, и мы уберем его. Цель оправдывает средства, если она освещена идеалом. Образцом благополучного существования.
— Значит, вы часть той силы… Вам известен образец. Я говорю сейчас не о майоре Родни, а обо всех вас.
— Развяжите глаза. Затруднительно рассуждать вслепую точно.
— Боитесь пораниться острием мысли? Образец — это Бог. А в связи с богом вы не свободны. Ваше командование тогда ближе к Богу, чем вы, Хашим Родни. Но это противоречит демократической идее Бога, равноудаленного от всех вас. И равнодоступного.
— Моя свобода в выборе. Человечество создано множиться, создавать многообразие, и создано именно ради свободы. Кто-то должен выполнять ту, кто-то иную миссию. Я выбрал свою. Кто-то вычищает авгиевы конюшни, кто-то вывозит мусор из городов.
Курой помолчал. Хотелось раскуриться, но он удержался от соблазна. Родни отпраздновал маленький успех.
— Скажите, Родни, зачем вам свободный выбор? Вот допустим, что нет земного зла, оно одолено. На что вам тогда свободный выбор?
Американец задумался, и задумался надолго. Отчего ему именно сейчас стало непереносимо худо? Не страх, не страх. Как объяснить человеку с густым голосом, как манит простор оранжевой степи, желтое небо, оранжевые горы в дали уходящей дороги, и воздух над капотом, глумящийся обманом, миражом. И вперед, только вперед… Ранняя пенсия. Молодая жена. Свое дело, приносящее радость свободы. Дети, самостоятельные в выборе. Перед ними весь мир. И ясность. Во всем.
Майор Родни постарался найти слова, которые прояснят незнакомцу, как важна ясность. Объясняющие, какая она, Америка. Но ему, как и миллионам до него, пришлось испытать, как взлетаешь, коснувшись думой мечты, и как становишься уязвим, когда заговоришь о ней. Как уничтожительна может стать ясность. Худо!
Зато Курой похвалил себя:
— Ясность — понятное слово. Но отчего чем вы сильнее, тем сильнее противятся вашей ясности? А ведь за короткую историю сознания вы успели подать такие надежды! Почему вас ненавидят именно тогда, когда вы созрели стать ковчегом надежды, миссионерами, несущими миру, нам, свой образец?
— Кто же любит руку дарящую! Хотя есть народы, которые благодарны нам за свободу. Нет, за освобождение. Вы человек, по речи судя, ученый, и знаете о чехах, о поляках. А войну нам кто объявил? Фанатики. Смертники. (Родни удержался от того, чтобы произнести слово «террористы».) А ведь смертничество вне закона даже по канонам ислама. Они пришли оспорить наш образец, пришли из самого ада. И сами вы только убеждаете меня в нашей правоте.
— Миссионеры не нуждаются в убеждении со стороны. Они сами утверждение являют. Ясность — вот в этом слове ключ. Ясность, о которой мечтаете вы — это всего лишь избавление от страха. Страха смерти.
— Я не боюсь смерти.
— Вы боитесь умереть без ясности. Есть Бог, он создал землю и человека из красной глины и наказал человеку блюсти царство практической ясности и свободы возможностей. И решил человек из красной глины, что устранению подлежит всякое, что создает неясности. Образец практической ясности — это ваш огромный остров. У вас есть миссия, есть интересы. Есть образец. Интересы должны быть обеспечены, иначе какая же ясность практическая? За защиту этих интересов готов рисковать жизнью отважный майор Родни. С большим допущением его работу можно назвать выполнением миссии. Но символ этой миссии майор Родни являет собой сам: он сидит передо мной с повязкой на глазах, со скованными руками. Оттого что ни я, офицер афганской армии, ни закон Божий не хотят окончиться в практической ясности! — вдруг возвысил голос Курой.
— Лучше забивать камнями жен и морить сифилисом и туберкулезом тысячи детей?
— Варварский талибан — это ваша ясность? — майор совершил дерзкую разведку боем. Что за учитель у его допрошателя? Иранец? Нет. Таджик?
— Вас не удивляет, Хашим Родни, что среди талибов не было смертников? Вы называете их варварами, но
