и достойный человек. Он честен, отважен, великодушен и хитер…
Полог шатра откинулся, и к нам присоединился очень худой человек с копной спутанных пыльных волос. На нем были легкие забрызганные кровью доспехи, а в руках — самый здоровенный лук, который я только видел за последние два дня. У него было обветренное лицо пастуха с легкой хитринкой в глазах, и он не выглядел ровней Диомеду ни по происхождению, ни по положению, но, похоже, имел право входить в царские апартаменты без приглашения.
— Кто честен, отважен, великодушен и хитер? — поинтересовался он.
— Гектор, — пояснил Диомед. — Мы говорим о Гекторе.
— И я тебе повторю, что это уже не тот Гектор, которого мы знали до войны, — сказал вошедший. — Теперь он свиреп, жесток, но да, хитрости у него не отнять. Сегодня троянцы едва не опрокинули нас в море.
— Война меняет людей, — сказал Диомед.
— Особенно такая долгая, — вошедший положил лук на землю, прошел к столу и налил себе вина. Разбавлять его он не стал. — С кем ты пьешь сегодня, Тидид?
— Это Ахиллес, сын Пелея, — представил меня Диомед. — Он хорошо проявил себя в сегодняшнем бою и сразил многих.
— Того самого Пелея?
— Нет, — сказал я. — Мало ли в Элладе Пелеев?
— Жаль. Могла бы получиться красивая история.
— Не будет никаких красивых историй, пока мы не возьмем город, Одиссей, — сказал Диомед.
Тот самый Одиссей? Автор задумки с конем, могильщик Трои, неудачник, десять лет добиравшийся домой и устроивший бойню сразу по прибытии? Он не выглядел особенно изощренным, и, тем более, он не выглядел царем.
Легендарная личность. Если у меня когда-нибудь будут внуки, я буду рассказывать им об этой встрече.
Но тогда получается, что мой собутыльник — это тот самый Диомед, который брал Фивы и… и больше я о нем ничего не помнил.
— А я тебе с самого начала говорил, Тидид, что в лоб эта задача не решается, — Одиссей глотнул вина и тяжело уселся на походный стул. — Всем вам говорил, но вы, герои богоравные, не желали меня слушать. Все будет быстро, говорили вы, все будет красиво. Раз-два и на стены, и город горит. А потом что-то пошло не так, да?
— Мы недооценили стойкость защитников Трои…
— И правда, они же всего-навсего бьются за свой родной город, — сказал Одиссей. — И за жизни всех тех, кто укрылся за его стенами.
— … и количество их союзников.
— Если бы наш царь царей не испортил отношения со всеми, с кем только можно было, за пределами Эллады, возможно, это были бы наши союзники. Но у Агамемнона слишком плохая репутация. Кто захочет иметь дело с человеком, который убил свою дочь?
— Принес в жертву богам.
— Я и говорю, убил, — сказал Одиссей. — А всего-то надо было подождать несколько дней и ветер, мешающий нам отплыть из Авлиды, все равно бы переменился. Я не верю в богов, Тидид, и Зевс так и не поразил меня своей молнией. Корабли тонут из-за неумелых моряков, а не потому, что разгневанный Посейдон утаскивает их в свои пучины.
— Корабль Ахиллеса утонул, — кстати заметил Диомед.
— Тогда понятно, почему он даже больший оборванец, чем я, — сказал Одиссей.
— Тебе просто нравится так выглядеть, — сказал Диомед. — Ты мог бы взять выкуп с любого из своих пленников и сейчас одевался бы не хуже меня.
— Я беру выкупы деньгами, а не доспехами, — сказал Одиссей.
— А деньги складываешь в мешки, которые хранишь в трюме своего корабля, — сказал Диомед. — Еще немного, и ты не сможешь выйти на нем в море.
— Не беспокойся об этом, Тидид, я знаю, что делаю, — сказал Одиссей. — Мои земли не столь обширны и плодородны, как твои, и острову всегда нужно золото.
— Многим нужно золото, другим нужна власть, третьим нужна слава и бессмертие в веках.
— И только троянцам нужно, чтобы все мы сдохли, — подхватил Одиссей. — Может быть, поэтому мы и не можем их одолеть? А зачем сюда прибыл ты, Ахиллес? Чего ты жаждешь, что ты хочешь обрести под стенами Иллиона?
Даже если бы у меня хватило словарного запаса, чтобы рассказать ему о моих истинных мотивах, сомневаюсь, что он все равно бы меня понял. Поэтому я пожал плечами.
— Греки умирают, — сказал я.
— Истинный патриот, — констатировал Одиссей.
— Если бы у нас была тысяча таких воинов, как Ахиллес, мы бы уже взяли город, — сказал Диомед.
— Если бы у лошадей были крылья, это были бы уже не лошади, а Пегасы, и мы смогли бы просто перелететь через неприступные стены, — сказал Одиссей, у которого, очевидно, был какой-то пунктик по поводу лошадей. — Какой смысл говорить о том, что могло бы быть и чего уже никогда не будет? Какой план у нашего царя царей, Тидид?
— Завтра мы снова выйдем в поле, — сказал Диомед. — Агамемнон хочет нанести основной удар в направлении Скейских ворот.
— И снова в лоб, — сказал Одиссей. — И снова раз-два и на стенку.
— Что ты предлагаешь?
— Нам нужна передышка, — сказал Одиссей. — Нам нужны переговоры, под предлогом которых наши лазутчики проникнут в город. Нужно найти тех, кто недоволен правлением Приама, нужно пообещать им богатства и безопасный выход из города, и пусть они откроют нам ворота.
А он все-таки не такой дурак, как я о нем думал. Предложенный им план выглядел куда более разумным, чем затея с деревянной лошадью. Может быть, на самом деле все так и было, а историю с конем придумали для прикрытия, ведь, как ни крути, подкуп и предательство — деяния весьма неблаговидные.
— Мы как-то попытались, — напомнил Диомед. — И это была ловушка.
— Гектор как-то узнал о наших планах, — сказал Одиссей. — Но это не значит, что мы не можем попробовать еще раз.
Гектор, значит, узнал. Может быть, именно эта его прозорливость и спасла город. По крайней мере, в тот раз.
— Мы пытались избавиться от царевича, но так и не сумели сделать этого в бою.
— Ты промахнулся, Тидид.
— Мои лучшие гетайры тоже промахнулись? — уточнил Диомед. — Они говорят, что его невозможно
