всех нас беспокоит. Не одни мы с тобой думаем, как убрать эту пиявку. Ладно, не буду тебя больше задерживать, дома уже ждут. Думаю, у нас будет еще время поговорить. Тем более, что собеседником ты становишься все более интересным и даже удивительным.
Было над чем подумать. Ведь я уже начал менять будущее. И, похоже, у меня получалось. МИГ-25 не угнан в Японию. А значит имидж СССР не пострадает. Это даже если не говорить о материальной стороне угона. Не придется выбрасывать на ветер миллиарды рублей на смену всей системы кодировок «свой — чужой».
Впоследствии Рябенко долгое время не возвращался к разговорам о моих снах. Видимо, вначале хотел получить дополнительные доказательства. И, думаю, пока армянских террористов не схватят с поличным, не поднимет эту тему.
А я сосредоточил всё внимание на Коровяковой.
Нина Александровна, несмотря на принятые меры, всё равно умудрялась давать Генсеку «Ноксирон». Я поговорил с Рябенко и Чазовым. Решили, что лекарства будут выдаваться непосредственно перед процедурами. При приеме лекарств должен присутствовать начальник смены.
Но Коровяковой удавалось подменять лекарства. Она настраивала Брежнева — и тот закатывал скандалы. В итоге нам приходилось оставлять его с Коровяковой наедине.
Придя утром на смену, я увидел Генсека именно в таком состоянии — по ту сторону добра и зла.
По смене передали, что он сегодня не выходил из своей спальни. Виктория Петровна, жена Брежнева, вызвала из Кремлевской больницы личного врача Леонида Ильича — Михаила Косарева.
Я поднялся на второй этаж, прошел в спальню. Леонид Ильич лежал в кровати. Он всхрапывал, но тут же просыпался. С трудом открывал глаза, обводил присутствующих мутным взглядом — и никого не узнавал. Тут же улыбался чему-то своему, пытался сказать что-то, но речь была нечленораздельной. Мысли его путались, и сказать, о чём сейчас думает Генсек, было невозможно. Я не сумел прочитать в его голове ничего связного.
Врач Косарев сидел на стуле рядом с кроватью. Он держал в одной руке запястье Леонида Ильича. В другой секундомер. Тут же находилась и Коровякова.
— Нина Александровна, я вас оставлю ненадолго. Ничего больше ему не давать, — распорядился врач.
Мы с ним вышли из спальни Генсека. Он увлек меня в медицинский кабинет.
— Ноксирон в сочетании с седативными дает пролонгированный эффект, — сказал мне Косарев.
В этот момент в кабинет влетел, как вихрь, Рябенко.
— Звонил Цуканов, — взволнованно сообщил генерал. — Сегодня у Леонида Ильича встреча с рабочими на ЗИЛе. Уже людям объявили. Перенести не получится, будет скандал.
— Почему не получится? — не согласился я. — Люди наши, советские. Поймут и простят.
— На встрече будут присутствовать западные журналисты. В том числе небезызвестный всем вам Джон Мастерс. И что делать?
— Вы сможете привести его в чувство? — обратился Рябенко к доктору Косареву.
— Вы понимаете, Александр Яковлевич, ноксирон очень коварный препарат. Вызывает привыкание, как любое седативное. Во-первых, он очень долго выводится из организма, а во-вторых, ослабляет действие энзимов, которые способствуют распаду производных опиатов…
— Теперь скажи мне всё то же самое, но по-русски, — перебил врача Рябенко. — Мы с Владимиром Тимофеевичем люди образованные, но в другой области.
— Если по-русски, то в таком вот сумеречном состоянии, с заторможенной речью, с замедленными движениями, Брежнев может находиться до восемнадцати часов. Сейчас я бы рекомендовал полный покой и капельницы, чтобы вывести избыточные дозы препарата. Судя по его состоянию, выпил чуть ли не горсть таблеток. Запил спиртным. Мы не знаем, что ещё ему Коровякова колола, но картина получается удручающая.
— Как его в чувство привести? — не унимался Рябенко. — Ему выступать нужно перед рабочими.
— Я попытаюсь, но не гарантирую, — Косарев покинул кабинет, вернувшись в спальню к Леониду Ильичу.
— Надо кардинально решать проблему, — сказал я, обратившись к генералу, — полумеры с Коровяковой не проходят. Почему её нельзя просто уволить? Она же буквально травит Генсека. И ведь наверняка не сама до этого додумалась.
— Ты её недооцениваешь, — Рябенко усмехнулся. — Она женщина умная, образованная в определенном смысле. И с интеллектом у неё всё в порядке. А уволить её не разрешает сам Леонид Ильич. Такую над ним власть взяла, просто удивляюсь.
— Значит, надо сделать так, чтобы она сама уволилась. Причём, стоит воспользоваться её же методами, — я вспомнил, как она шантажом держала бедную Алевтину.
К нам снова вернулся Косарев.
— Я сделал все, что мог, пусть другие сделают лучше, — пробормотал он, недовольно качая головой.
— Не до шуток сейчас, — поморщился Рябенко, — и не до цитат сомнительного происхождения. Он в состоянии выехать?
— Да, сейчас придёт в себя. Но не забывайте, что это не надолго.
— Ясно, — Рябенко повернулся ко мне. — Проинструктируй охрану, чтобы близко не подпускали журналистов.
Я собрал сотрудников. Приказал поставить для работы в толпе усиленный наряд.
Леонида Ильича пришлось поддерживать под руки. Рябенко усадил Генсека рядом с водителем. И Брежнев сразу пришёл в себя.
— Так, куда едем? — спросил он.
Помощник Леонида Ильича, Цуканов, бодро доложил с заднего сиденья:
— Леонид Ильич, у нас встреча с рабочими ЗИЛа. Речь я подготовил, но лучше не выступать. Скажите пару приветственных слов и пройдём по цехам. Александров-Агентов уже на заводе, всё подготовил.
До завода доехали без задержек. ГАИ позаботилось, перекрыв движение на нашем пути. С объездной свернули на Рязанский проспект и через пятнадцать минут кортеж подъехал к проходной завода имени Лихачева.
Там уже собрался народ. Люди встречали Леонида Ильича восторженными криками, махали флажками. Многие держали в руках нарядные букеты.
— Вот… народ собрался… — пробормотал Брежнев. — Надо ответить. Ну… что? Открывайте, выходим?
Мы с Рябенко переглянулись.
— Достаточно будет просто поприветствовать людей из окна, — мягко предложил Рябенко Брежневу. — Нас ведь уже ждут в сборочном цехе.
Рябенко нажал кнопку, опуская окно на дверце Леонида Ильича.
Брежнев поднял руку, помахал встречающим. Те взорвались в ответ бурей радостных оваций.
Александров-Агентов выскочил из машины и быстро прошел к директору завода, Бородину. Быстро переговорил с ним и вернулся.
— Предупредил, чтоб ехал перед нами, показывал дорогу по заводу. Так же сказал, что будут изменения, обойдемся без митинга и речей.
Волга Бородина первой проехала в открывшиеся ворота, наш кортеж двинулся следом.
Сначала всё шло нормально. Леонид Ильич бодро вышел из машины, пожал руки директору ЗИЛа, секретарю парткома, рабочим. Я подумал, что
