на основании этого детского кошмара Фрейд умудряется прийти к выводу о том, что маленького сновидца травмировало зрелище полового акта родителей, которому он случайно стал свидетелем? Идея сама по себе, конечно, не слишком правдоподобная. Начнем с того, что в психоанализе Фрейда нет прямых путей – только обходные. Аналитик следует за потоком ассоциаций от явного содержания сновидения к латентному. Итак, анализ начинается с волков. Обычно волки серые и не лазают по деревьям. Их странный вид как будто на что-то намекает, но на что? Что хотят сказать волки? Фрейд задает все более конкретные вопросы: почему волки белые? Как они оказались на дереве? Сколько их? Он подробно останавливается на каждой детали и снабжает богатый ассоциативный материал, предоставляемый пациентом, собственными интерпретациями сексуального характера, главный мотив которых – страх перед отцом, во сне предстающим в качестве волка.
Белый цвет волков напоминает о больших стадах овец, за которыми мальчик часто наблюдал вместе с отцом в окрестностях их имения. Волки сидят на дереве – этот образ отсылает к сказке, которую ему рассказывал дед: один портной как-то раз поймал волка за хвост и оторвал его, а затем в лесу повстречал целую стаю волков; в ужасе он залез на дерево, но волки стали забираться друг на друга, чтобы дотянуться до него. С точки зрения Фрейда, волчьи хвосты – как оторванные, так и превратившиеся в удивительные пушистые лисьи хвосты – обозначают страх кастрации. Фольклор здесь играет довольно важную роль: психический театр Панкеева вдохновляется не только его личной семейной историей, но также общеевропейской культурной традицией, с которой он знакомится через различные тексты. Если придерживаться версии Фрейда, что маленький Человек-волк совершает переход от тотемизма к христианскому монотеизму, то монотеистическому неврозу навязчивости соответствует, разумеется, Библия, а более ранней тотемической фобии – сказки, особенно про волков, такие как «Красная Шапочка» или «Волк и семеро козлят». Последней уделяется особое внимание в связи с вопросом о числе волков.
Панкеев несколько раз пытался нарисовать свой сон, но у него никак не получалось вспомнить, сколько именно волков сидело на дереве: семь, шесть, или, может быть, пять? Фрейд находит интересное объяснение для этой неуверенности. Очевидно, пациент слышал от своей няни сказку братьев Гримм «Волк и семеро козлят». Однажды мама-коза ушла за молоком, оставив своих семерых деток дома. Пока ее не было, в дом заявился волк. Козлята успели попрятаться кто куда, но волк их все равно нашел и съел. Спасся только один: он спрятался в больших настенных часах, откуда ему было видно, как волк пожирает его братьев и сестер одного за другим. «Наряду с числом „семь“… фигурирует и число „шесть“, ведь волк съедает лишь шестерых козлят, а седьмой прячется от него в корпусе часов»[151], – пишет Фрейд. Седьмой козленок как бы смазан, поскольку он выжил: он не участник сцены, а невидимый зритель. Выживший козленок – это сам сновидец. Из своего укрытия он наблюдает, как его сказочные братишки и сестренки из козлят превратились в странных волков (словно их укусил оборотень). Страх перед отцом здесь, по Фрейду, усиливается благодаря каннибалистическим мотивам: их исток, вероятно, следует искать в привычке отца, играя с ребенком, шутливо угрожать (как это свойственно многим взрослым): «Сейчас я тебя съем»[152].
На одной из сессий Человек-волк делится с Фрейдом важной догадкой. Вспоминая, что волки в сновидении сидят неподвижно, и единственное, что движется, – это створки окна, которые открываются перед его взором, он сам интерпретирует эту ситуацию: «Глаза внезапно открываются»[153]. То есть окно в сновидении берет на себя функцию глаз. Или так: глаза – это окно, которое защищает спальню твоего тела от внешнего мира, но также распахивается в этот мир. Окна глаз открываются, как занавес в театре, и ты видишь сцену. Волчий театр. Волки сидят неподвижно и пристально глядят на тебя. Кого или что они играют? На ум приходят козлята, съеденные волком и сами ставшие волками, как сожравший их волк-отец. Выживший – Человек-волк – смотрит на них из распахнутых глазниц своей комнаты, словно из корпуса настенных часов. Но это еще не все.
Одним из основных принципов образования сновидений и их интерпретации, по Фрейду, является переворачивание: то или иное содержание можно интерпретировать как его полную противоположность – например, неподвижность как движение. По поводу волков, глядящих на мальчика, он пишет, что «искажение заключалось в подмене субъекта объектом, активности – пассивностью, так наблюдающий стал объектом наблюдения»[154]. Получается, что субъект взгляда на самом деле – сам мальчик, как бы глядящий глазами волка на что-то, что находится прямо здесь, на его собственном месте: «Пристально смотреть должны были не волки, как это представлено в сновидении, а скорее он сам»[155]. Я кутаюсь в одеяло в страхе, что волк придет извне. Но волк – внутри.
Окно, как бы стоящее посередине между глазами мальчика и глазами волков, можно сравнить с зеркалом – как если бы эти два взгляда отражались через него друг в друге. Вспомним метафору зеркала, предложенную Жаком Лаканом: по его версии, переворачивание пристального взгляда между мальчиком и волками образует пуповину сновидения и отсылает к «привилегированному, исключительному переживанию» встречи субъекта с собственной сокровенной истиной, которая в то же время выступает как абсолютный Другой: «Речь идет о чем-то лишенном всякого подобия в принципе, что, не являясь ни дополнением подобного, ни его восполнением, представляет собой образ субъекта по самому существу своему вывихнутого, растерзанного. Субъект уходит теперь по ту сторону того стекла, в котором является ему, среди других, его собственный образ»[156].
Лакан помещает свое толкование сновидения Человека-волка в своеобразную диалектическую рамку: во сне происходит не просто символическая инверсия, но структурный переход противоположностей друг в друга: внутреннее «Я» субъекта приходит со стороны Другого. На самом деле мы никогда не совпадаем сами с собой: все начинается с разрыва, зияния, и никакое тождество невозможно без трудной работы различия. То, что в психоанализе называется бессознательным, а у нас – душой, принадлежит инаковости. Душа – это Другой.
Такой диалектический ход обретет дополнительное измерение, если мы переведем его на язык культурной антропологии. Конечно, это обширная научная область, и я не претендую на то, чтобы исчерпывающе рассмотреть все возможные антропологические интерпретации. Сошлюсь лишь на один канонический труд, который представляется мне в этой связи наиболее важным. Джеймс Фрэзер в «Золотой ветви» пишет о фольклорном мотиве так называемой «внешней души», ссылаясь на ряд сказок, в которых волшебники, ведьмы и другие персонажи подобного рода обладают силой отделять души от тел и помещать их в животных, растения или даже неодушевленные
