прыткие, знакомству успели свести? — подивился Михайла Сидякин.
— На богомолии в монастыре Новосвятинском. Сей воитель охрану нёс там, — ответила дочь.
Яков Лихой возвертался в себя. Его щёки теряли алую раскраску и неспешно направлялись к привычному телесному цвету. Медовый дух, трава-зверобой, золотоволосие...
— Скажи, добрый ты молодец, — заговорила Марфа Михайловна. — Какие мечты лелеешь, какими помыслами живёшь?
Романовский подивился такому повороту разговора. Удалая девка принялась задавать вопросы вероятному мужу — неслыханная дерзость на смотринах. Первый вельможа Отечества поглядел на отца — как тот отреагирует на такую вольность? Сидякин со спокойствием смотрел на сватаемого и с вниманием ожидал его ответа на вопрос дочери.
Яков Данилович откашлялся в кулак.
— Помыслы у меня едины: честно служить Отечеству, верным псом сторожить Государя. А мечтания...
Молодой опричник посмотрел в окно.
— Люблю изучать космографию. С превеликим удовольствием бы поглазел на разные страны заморские, столько читал про них...
Марфа Сидякина убрала с лица надменную улыбку и взглянула на женишка по-новому: с серьёзностью и вниманием.
— А я напомню тебе, отец, — встрял в разговор сват Романовский, — что сей молодец: не только сладкий мечтатель, но и славный герой. С год тому назад зарубил четверых мятежников и спас от погибели князя Милосельского в новгородской земле.
— Не четверых, Михаил Фёдорович, — взгрустнул Лихой, — только троих. Одного неприятеля Алёшка Вратынский прикончил.
— Скромняга, — хохотнул Романовский. — Только троицу порешил! Ай, грех какой, срамота. Ты ответь нам, красавец, князь Милосельский за то: поклоны тебя заставил бить... или одарил золотыми червонцами в превеликой благодарности?
— Занятный случай, — подала голос Марфа Сидякина. — Расскажи о той битве, опричник. Как случилась она, какова проходила баталия?
— Печальное это сказание. Во время битвы дружок Алёшка сгинул. Прости, Марфа Михайловна, не шибко я люблю ту историю поминать. Авось... как-нибудь после поведаю, при случае...
— Алексей Вратынский — сын Андрея, родного брата царёвой жены Глафиры Константиновны? — уточнил Сидякин у свата.
Романовский с печалью в глазах кивнул в ответ головой...
На следующий день шли занятия по сабельной рубке у опричных бойцов. На задний двор прошли трое служилых людей — зрелые годами государевы стражники в тёмно-бурых кафтанах. Троица была весьма примечательная: один — долговязая башня, другой — совсем карла, а третий — неторопливый кряжистый увалень. Здоровяк в буром кафтане напоминал матёрого медведя, что так любит копошиться в малине.
Приметив визитёров, наставник Пётр Емелин хлопнул в ладоши — дал молодым бойцам передых. Опричники, утирая потные лбы, отошли в сторону. Емелин шагнул навстречу гостям.
— Ага, явились, мужи служивые. Сейчас покажу вам того славного молодца.
— Сделай милость, Пётр Саввич, — пробасил медведь-увалень.
— Голенищин, Извольский! — гаркнул Емелин.
Вперёд вышли два дюжих опричника — один выше другого.
— Яков Лихой, — с любовью в голосе выкрикнул Емелин.
Против соперников вышел молодец с васильковыми очами, чуть выше среднего роста, статный и крепкий телом. Государевы стражники с любопытством пялились на синеглазого опричника.
— Лихой... прозвище что ли? — полюбопытствовал тихим голосом долговязый.
— Фамилие, дура ты, — высоким голосочком ответил карла. — Яков Данилович Лихой — воложанский помещик.
— Гм, — прорычал медведь-увалень.
— Положение, сеча! — крикнул наставник.
Яков Данилович принялся мочалиться с противниками, но чуда не случилось. Смоленский дворянин Голенищин даже не поспел в рубку вмешаться. Опричник Дмитрий Извольский в два счёта одолел Якова, и сабля воложанского карася упала в пыль. Рядом покатывалась со смеху троица стражников.
Замешавшийся Пётр Емелин подошёл к Лихому и молвил:
— Яков Данилович, тебе не здоровится? Сам не свой ныне.
Из толпы молодых бойцов, стоявших недалече, раздался ехидный голос Семёна Коптилина:
— Пётр Саввич, ты его не шибко дёргай сейчас. Яков Данилович сва-а-а-тается. Мыслями в небесах порхает, как птичка божия.
Опричники с деликатностью посмеялись над словами Коптилина. Голенищин поднял с пыли саблю и вернул её в руку Лихому, потрепав товарища по плечу. Троица стражников поплелась прочь... Яков вонзил саблю в ножны, пряча глаза в землю.
— Опричник Лихой! — со строгостью произнёс Емелин. — Уныние — смертный грех! Помни о Господе, монах государев, да веруй в щедрую милость Его!
Яков Данилович кисло улыбнулся в ответ.
— Конец упражнениям, — хлопнул в ладоши наставник, — ступайте на передых, жеребцы. Отдохните как следует, спать завали́тесь рано. И на завтра — щедрый послеобеденный сон вам пожалуем. Потом уйдёте двумя отрядами ловить охальников в лес — впереди ночь Ивана Купалы.
Из толпы опричников посыпались вопросы:
— А пожрать сытно дадут после обедни, Пётр Саввич? Коли по лесу будем шнырять всю ночь.
— А девок крестьянских дозволят пощупать всласть — как словим окаянных?
Раздался оглушительный хохот.
— Цыц, греховодники острозубые, — усмехнулся Пётр Емелин. — Пошли прочь.
Молодые кромешники, посмеиваясь, стали разбредаться чёрными стайками на отдых. Младость волнуется чреслами юных дев, а стариков, как ни крути веретено жизни: всегда в конце шляха небесного архангелы ожидают, сопроводить душу на Высший Суд…
В хоромах князей Милосельских царила тревожная суета...
Глава Опричнины, князь Юрий Васильевич, лежал в просторной горнице на широкой койке, укутанный шерстяным одеялом. Некогда высокий и крепкий старик Милосельский ныне являл собой печальное зрелище: исхудал и скукожился телом, когда-то мясистое и дородное лицо отсвечивало мертвенной бледностью, остатки серебряных волос слиплись на голове от струек пота… У койки высились три серебряных кандила, утыканные тлеющими свечами. Рядом с помирающим главой семейства стояли опечаленные наследники: сын князя Василий Юрьевич и внук Никита Васильевич. Милосельские ожидали скорого прибытия Митрополита Всероссийского — соборовать и причащать главу дома.
От чумы убежать можно, а от планиды не сбежишь никогда, будь ты хоть князь, хоть самый последний из смердов. В граде Володимире Юрий Милосельский подхватил неизвестную лихоманку, аккурат накануне возвращения в столицу, когда чума давно отступила от русских земель. В начале месяца травня Милосельские въехали в родное поместье — бескрайние владения у Смоленского тракта. Князь Юрий вернулся в пенаты хворым, а к месяцу разноцвету совсем сдал — Марена стояла по душу боярина у самого порога хором наизготове...
— Никита... ко мне ходи, — прошелестел языком князь Юрий.
Красавец внук, одетый в шёлковую лазоревую рубаху, подошёл к деду и опустился на колени перед койкой. Юрий желал сейчас потрепать Никиту по шелковистым русым волосам, но сил на такое деяние уже не осталось...
— Я верил, что мне ещё с десяток годов... топать
