подъеме. Вечно лезу не туда куда следует. Я уже рассказывала, что это приводит к печальным последствиям? Тогда вот вам еще история: когда мне было лет пятнадцать, за мной волочился паренек. И мне он не нравился от слова совсем. И дело не в том, что он был ушастым и носастым нытиком, тихоней и соплёй. Нет, он постоянно доставал меня слезливыми признаниями в любви. В конце концов, в ответ на шантаж: «я покончу с собой!», я просто сказала ему: «действуй!». И он попытался, прикиньте? Откуда я знала, что у него беды с башкой? Депрессия, ПТСР после развода неблагополучных родителей, на регулярной основе устраивавших пьяные драки. Слава богу, парнишку откачали, но в психушку воздыхатель угодил.
Сказать, что я после этого сама погрузилась в депресняк, ничего не сказать. Да еще и мама не переставая чехвостила меня: «ты растешь черствой, холодной, надменной, подумай, Настя, что с тобой будет дальше!». Не помогли и регулярные батины «шутошные» оплеухи. Он первый забил тревогу, надоумив мамку отвести меня к психологу, где в торжественно-скорбной обстановке меня заклеймили, как психопатку. На начальном уровне, типа, все не так плохо, но это слабое утешение. ПРЛ – пограничное расстройство личности. Вот тогда и припомнили мне все мои кривляния, шалости и прочее.
Диагноз перепугал меня не на шутку. Какое-то время я ходила смурная, пока за меня не взялась бабка. Она заставила читать вслух программный опус всех феминисток на свете – «Второй пол» Симоны де Бовуар. Читала, конечно, но в суть не вникала, а во что вникнуть удалось (таких моментов было, если честно, не так много) – не понравилось. Все эти «хрустеть миндальными деревьями и откусывать от радужной нуги заката»… нудятина, бэе… Не люблю, когда меня учат жизни, даже если в этом есть доля правды. Особенно когда учат так скучно и муторно.
Тем не менее, визиты к моей эксцентричной бабусе дали положительный результат. Я не психичка – сказала я себе, и никогда ею не буду! Вон Аделаида Эдуардовна (так ее звать) – портвишок, цигарочка в мундштуке, цыганские бусы на дряблой шее, кресло-качалка и айда философствовать и вспоминать, как она крутила-вертела мужиками в пору расцвета. Выше нос, Настюша! говорила она. На всех ласок не напасешься! Вот уже один пал жертвой твоей красоты, и еще будут, даже не сомневайся. Только успевай пальцы загибать! А что до психологов – к дьяволу их! Любой психолог – это неудавшийся философ.
Согласна, но частично. Не хочу жертв. Буду ровнее. Но всё равно кусаюсь. Увы.
Между тем Дантеро вроде как приходит в себя. Но речи толкает тоскливые.
– Это я виноват в его смерти, – сокрушается он. – Не надо было браться за лечение. Всё мое самомнение. Вообразил себе, что стану первым, кто сумеет излечить человека от «песты». Какой же я был наивный! Какой кретин! Кто я есть? Бродяга!
– Благими намерениями устлана дорога в ад, – говорю.
– Это фраза какого-то мыслителя?
– Наверное. Не знаю кого. Просто расхожее выражение.
– И оно чертовски верное, Лео.
– С другой стороны есть пословица: «знал бы, где упаду, соломки подстелил».
– И это верно, милая Лео.
Вот! Уже улыбается, хоть и измученно как-то. И его излюбленная приставка к моему имени вернулась. Я беру его под руку.
– Не горюй, так бывает, – стараюсь утешить его.
– Понимаю, но все равно на душе кошки скребутся.
Следуем дальше.
– Лео, а что за песню ты пела перед схваткой? – спрашивает он. – Никогда такую не слышал.
– Песню? А, это же Витя! Ну, жил такой… бард, его звали Виктор.
– Что, знаменитый менестрель был?
– Очень. Красивые песни пел.
– Почему пел?
– Он умер. Молодым.
– Печально. А отчего именно эту песню вспомнила? Что значит: «для разговоров много тем»? Это намек?
– Почему намек? Вот вы, парни, чуть что, сразу: «ты на что намекаешь?» Просто вспомнилось. Со мной так бывает, не обращай внимания. Есть же воины, подбадривающие себя боевыми кличами?
– Ну, есть наверное.
– Ну вот и я так себя подбадриваю. Любимыми песенками. Не буду же я орать, как ненормальная. Я лучше спою. Пусть и не к случаю, главное – чтобы вдохновляло.
– Для того, чтобы, не знаю… покарать наглеца, к примеру, надо вдохновение?
– А как же!
– Не знал.
– А ты попробуй как-нибудь.
– Надеюсь, такого случая не подвернется.
Вот таким образом добираемся, наконец, до таверны «Кормчий». Бревенчатое здание, притулившееся меж двух мрачных кирпичных громадин. Обгаженное почти до черноты, без окон и с единственной низенькой дверкой, над которой висит вывеска с изображением вислоусого дедка, глядящего вдаль через подзорную трубу. К обгрызенной не иначе как самими лошадьми коновязи привязаны парочка полудохлых кляч, безучастно вылавливавших из треснутого корыта гнилую солому.
– Ну и тошниловка! – вырывается у меня. – А почему «Кормчий»? Нигде же не написано.
– Так повелось.
– И как бы, по-твоему, я нашла бы сие заведение?
– Ты же умная, – пожимает плечами Дантеро. – Нашла бы.
Внутри страшно накурено, воняет не то кислой капустой, не то мочой. Сидят мужики – все, как на подбор, либо злодейской, либо юродивой наружности. В едком тумане, с трудом рассеиваемым чадящими свечками, мелькают полуобнаженные женские телеса. Даже сквозь полумрак на виду все недостатки – лишний вес, целлюлит, обвислые сиськи. Злодеи гыгыкают, рыгают, матерятся, тискают баб, а они притворно хохочут. Словом, классика.
Подскакивает горбатый парень с бледным лицом, покрытым красными пятнами, как будто от аллергии, и демонстрирует нам свои, мягко говоря, нездоровые, зубы и язык болотного цвета.
– О, Дантеро Одиночка! – шипит он, как змеюка подколодная. – Явился? Ну, хозяин ждет тебя. Но сначала заглянем к Чошу, хе-хе, он просил, так просил, – добавляет он, косясь на меня и натурально пуская слюну. Она медленно течет по его грязному подбородку, пока он не смахивает ее, вытирая потом руку о штанину.
– Какой же ты противный, милок, – говорю ему, а он щерится еще сильнее.
– Я, госпожа, не противный, я – уникальный. Единственный в своем роде.
– О, ничуть не сомневаюсь!
Противный ведет нас наверх. Ожидаю взрыва эмоций – скабрезностей, свиста и прочее, но народ реагирует на мои покачивания бедрами как-то настороженно. Хотя глазами так и поедают, так и вздыхают, облизываются. Заходим в комнатушку. На кровати лежит Чош, причем в тех же штанах, на его
