а потом и ругать нас стала. Да такими словами, что хоть беги из магазина… «Все, – говорит, – это не к чему! Только очковтирательство! Работать не умеете, так занавесочками да салфеточками хотите заманить публику!.. Вы, – говорит, – гнилое мясо! Без меня пропадете. Только я и могу это дело вести…» Генеральша стала возражать ей, но портниха схватила молоток (я им приколачивала занавески) и запустила им в генеральшу… Правда, не попала. Но та сразу же ушла домой и отказалась от участия в «деле». На другой день отказалась и портниха. «А ну, – говорит, – всех вас к чертовой матери! Стану я на вас работать!» И ушла. А мы накануне только приняли в переделку костюм! Она его распорола. Теперь за все я одна в ответе: и за костюм, и за контракт на магазин!.. Костюм я решила сшить, как он был, но когда стала его гладить, то спину сожгла!.. Дама пришла сегодня и требует костюм. Я ей сказала, что мы его нечаянно сожгли. Теперь она требует за него деньги!.. Потом пришел хозяин магазина и просит деньги за весь месяц вперед!.. Мы ему дали только часть, в виде задатка. Я сказала ему, что отказываюсь от магазина, а он теперь с меня требует неустойку! «Иначе, – говорит, – подам на вас в суд!..» Я только что была у адвоката… Он меня успокоил. Сказал, что во время революции никакие сделки и контракты недействительны. Но хуже всего то, что у меня нет ни комнаты, ни квартиры… Я здесь и спала на столе, на котором портниха кроила. Если теперь хозяин меня выгонит из магазина, то мне некуда даже пойти. Нигде у меня нет никакого приюта… Ни для работы, ни для ночлега…
– А муж вам пишет?..
– Нет. Ни одного письма не написал… Да я и не хочу ничего знать о нем. А вот мой друг, о котором я вам говорила, пропал куда-то… Это меня очень тревожит. Мы с ним очень редко видимся… И он никогда мне не говорит, что он делает и чем занимается. Но я сама стала догадываться о его занятиях. Неделю тому назад я получила от него записку… Он просил меня прийти к нему и указал мне адрес, где-то около Чероха…[62] Я ночью шла по пустырям и едва нашла его в каком-то разрушенном доме, так он указал в своей записке. Левая рука прострелена и замотана какой-то тряпкой… Худой, заросший бородой, одежда оборванная, грязная; весь в крови… «Мы с тобой, может быть, последний раз видимся, – сказал он. – Мне тяжело, Милица… Мы полюбили друг друга так поздно… Ничего я не мог дать тебе в это проклятое звериное время. Был я честным офицером… Служил Родине по совести! Все разлетелось в прах!.. Никому не нужны мы теперь такие, какими нас сделала революция и изуродованная жизнь. Стали ненужным хламом… Мы еще живы, и нужно есть и иметь место для сна. И вот, мы, несколько бывших офицеров, организовали небольшую шайку и стали пользоваться большевистскими лозунгами: “грабь награбленное”. Но мы не такие опытные, как они! Нас выследили, двоих убили… Ах, черт! Храбрейшие были офицеры… Сражались с турками; все георгиевские кавалеры… А погибли – как бандиты, подстреленные этой грузинской сволочью». Он здоровой рукой закрыл лицо… Из-под руки по обветренным и худым щекам текли слезы. «Ведь только в пятнадцатом году были выпущены из учили ща… Чуть не мальчики!.. Прости меня, Милица, за мою слабость. Но я так хотел видеть тебя в последний раз… И вот, вместо помощи и поддержки, в которой ты нуждаешься, я только причиняю тебе лишние страдания и вдобавок подвергаю тебя опасности. Прости меня! И сейчас же уходи отсюда! Что бы ты ни услышала, не возвращайся больше сюда… Если я буду жив, я дам тебе знать!» Я ушла. И вот уже прошла неделя, а от него ничего не слышно. Я чувствую, что лечу в пропасть… И никогда мне из нее не выбраться!.. Мне так страшно… Я боюсь ночи… Боюсь остаться одна!.. Днем вижу людей. А ночь – это точно могила…
– Милица, переходите ко мне! У меня есть место для вашего спанья. А мне будет веселей и легче с вами.
– Хорошо. Если хозяин выгонит меня из магазина, перейду к вам…
Через несколько дней она переехала ко мне и жила у меня до тех пор, пока не уехала в Кобулеты, в какую-то еврейскую семью, шить на многочисленную детвору. Вернулась она весной, и вид у нее был сытый и бодрый.
– Теперь я чувствую себя окрепшей. Да и тепло… А еды мне нужно немного. Но шить надоело!.. Муж пропал… Друга убили!.. Только одна вы у меня остались!.. – заявила она.
А мне всё делают предложение за предложением… И одно нелепее другого. Пришли ко мне двое – полковник Савельев и генерал Ж. – и предложили участвовать в «выгодной покупке пробок».
– Эти пробки ценятся чуть не на вес золота. Нам их из первых рук предложили. Если «биржевики» узнают, так такую вздуют цену, что и не приступишься. Нам, собственно, никакие компаньоны не нужны. Но никто из нас с генералом не может поехать в Баку продавать их! Первый же грузинский солдат арестует, когда узнает об этом. Поэтому вы для нас – незаменимая компаньонка. Во-первых – вы дама. Во-вторых – вы бакинка, знающая всех и вся в оптовом «винном деле»!.. Товар уж очень приятный, чистый, легкий. В одном тюке пятьдесят тысяч пробок! А всего триста тысяч. Стоят они всего-навсего восемьдесят тысяч рублей. Все расходы за товар и за вашу поездку и жизнь в Баку – всё делится на три части!.. Полная гарантия, что, как только вы приедете с пробками в Баку, у вас их с руками оторвут!.. Пробок там нет на рынке! И большие винные оптовики все в критическом положении… Им нечем закупоривать бутылки!..
– Спасибо, я подумаю о вашем предложении!
Через два дня полковник Савельев пришел и сказал, что генерал Ж. отказался от участия в «пробках».
– Это ничего. Я телеграфировал моему приятелю в Тифлис. У него есть немного денег. И он примет участие в этой сделке… Значит, вы согласны помочь нам?
– Видите ли, я еще не решила, как мне быть…
– Ну, какие еще колебания! Конечно, соглашайтесь! Я давно уже был уверен в этом… Вашу ручку!.. Ну, вот мы и компаньоны!.. Теперь деловая сторона сделки. Я сейчас дам за пробки задаток. А вы потом заплатите остальное. Я все устрою: погружу пробки в вагоны и отправлю их в Баку. А
