ушел, а через час вернулся с визой на моем паспорте!! Я стала укладываться. Утром позвали подводу, вынесли мои сундуки и повезли их в таможню для осмотра.
Пришла Милица. Увидела, что квартира разорена, и воскликнула:
– Неужели и вы уезжаете?.. Как же я останусь здесь совсем одна!.. – Она заплакала, вынула платок из сумочки, и вместе с ним упал на пол кусок кукурузной лепешки… Она его подняла и опять положила в сумочку. – Вот, купила на последние деньги! – Она показала на кусочек лепешки. – Я отщипываю от него по маленькому кусочку, чтобы продлить наслаждение. Все равно голода я утолить не могу…
– Милица, я мебель оставляю здесь. Если хотите, живите в моей квартире вместе с Павловыми.
Все было кончено. Я попрощалась с Милицей и Павловыми и вышла на улицу… С этого момента я лишилась Родины, которую я любила и люблю, дома, где я чувствовала себя счастливой и беззаботной, и имущества, которого было много и которое давало мне беспечную и спокойную жизнь… И стала я как приживалка в богатой, но чужой семье… С этого утра кончилась моя жизнь как русской свободной женщины, и началась новая, суетливая, боязливая жизнь приживалки в чужом доме…
* * *
В десять часов утра я была в таможне. Нашла свои вещи, которые стояли самыми последними в линии других. Таможня была в огромном сарае и, как на скотобойне, разделена на проходы. В каждом проходе прямо на земле лежали вещи, на которых сидели их хозяева. Время от времени проходили по два, по три вооруженных винтовками и револьверами и обвешанных патронными лентами «таможенника». Эти «таможенники» были кто в русской солдатской шинели, кто в стеганой кофте, кто просто в пиджаке. Один из них говорил по-грузински, другие – по-русски. Но рожи и у тех, и у других были страшные… Пассажиры спрашивали их, скоро ли будут осматривать багаж, и они грубо отвечали:
– Не проспишь! Сама увидишь, когда будут осматривать твой багаж…
Пароход отходил из Батума в шесть часов вечера. И только в три часа дня пришли «таможенники» и стали проверять паспорта и багаж. Многие ехали семьями или с друзьями и помогали друг другу. Разбросанные вещи быстро собирали, укладывали в сундуки, запирали и, получив разрешение, выносили их из таможни на пароход.
Раскрыли какой-то ящик и нашли в нем столовое серебро. Конфисковали всё. Хозяева серебра плачут:
– С чем мы теперь поедем за границу! Это единственное наше богатство, – говорили они чиновнику.
– А мне какое дело, с чем вы поедете! Раз не с чем ехать, оставайтесь здесь, – сказал «чиновник»…
Таможня опустела. Мои сундуки остались последними.
– Открыть сундуки! – грубо приказал подошедший «таможенник». Я открыла, и несколько человек сразу стали рыться в моих вещах. Всё выбросили прямо на пол. Уже стало почти темно. На пароходе зажгли огни, и в сарае слабо загорелись фонари керосиновых ламп… Пароход должен скоро отойти. А мои вещи валяются, разбросанные по грязному полу. И я не знаю, в чем дело… Один «таможенник» подойдет, посмотрит и уйдет. Подойдет другой. Снова станет рыться и рассматривать их… Стало совсем темно.
Вдруг подошел один из них и сказал:
– Пароход скоро должен отойти. Вы не успеете уложить вещи. Очень уж у вас их много. Нужно дать солдатам «на чай». Иначе с этим пароходом не уедете…
– А завтра приходят сюда большевики, – подходя к нам, сказал другой. – Все равно все отберут у вас…
Меня уже предупреждали о взяточниках в таможне, и я приготовила сто двадцать тысяч грузинских денег.
– Сколько вы хотите? У меня есть немного…
– Чем больше, тем лучше! Скорее уедете, – сказал первый «чиновник».
Я вынула деньги и отдала ему:
– Поделитесь со всеми…
Он отошел, но сейчас же подошли другие и стали требовать денег:
– А мне, а мне как же?
– Это все мои деньги. У меня нет больше, – сказала я.
– Как нет. Давай и нам тоже!.. Что ж это за порядок, одному давать, а другим нет.
Они кольцом окружили меня, топтали мои вещи, вырывали у меня из рук сумочку. Я была близка к обмороку от ужаса и от смыкавших меня кольцом солдат. И вдруг, расталкивая локтями, ворвался с матросами Этьен.
– Что вам надо? – те расступились…
Этьен сказал своим матросам по-французски:
– Укладывайте вещи, – и, когда все было уложено в сундуки и заперто, он сказал нести все на пароход…
Сундуки унесли. Мы пошли к выходу. У дверей нам преградил дорогу один из бандитов:
– Неправильно проверены вещи! Выпустить вас не могу…
Опять поднялся спор, и все «таможенники» обступили нас.
– Есть у вас еще деньги? – спросил Этьен. – Дайте им. Пять минут осталось до отхода парохода.
– Я отдала все, что у меня было, – я открыла мою сумочку и показала пустое отделение. Они все моментально стали заглядывать туда. В это время вернулись обратно французские матросы и оттеснили «таможенников». Мы вышли и быстро пошли к пароходу, у которого по обе стороны стояли такие же бандиты с ружьями. Они потребовали мой паспорт. Солдат стал его вертеть во все стороны и даже посмотрел на свет.
– Да, все правильно! Видишь визы? – Этьен вырвал паспорт из рук солдата, и мы стали подниматься по сходням на пароход… Позади нас, как бы прикрывая наш тыл, шли французские матросы. На палубе, около сходен, стояло несколько человек из команды… Я ступила на палубу и почти упала на руки матери Этьена…
– Идемте, спускайтесь в трюм. Там все русские едут!..
Сноски
1
Шемаха (Шемахы) – город в 122 км к западу от Баку.
2
Здесь имеются в виду так называемые кавказские татары – азербайджанцы (в XIX веке этноним «азербайджанцы» еще не сложился).
3
То есть офицера 80-го пехотного Кабардинского полка.
4
Молокане – представители религиозного течения духовного христианства. В условиях общей мобилизации на молокан, отказывавшихся от несения воинской повинности, возложили своего рода «подводную повинность», реквизируя на нужды войны повозки.
5
Имеется в виду марка хрусталя, производимого в городе Баккара (Франция).
6
Сторублевые купюры в начале ХХ века с изображением Екатерины II.
7
Согласно уставу Российского Общества Красного Креста и российскому законодательству начала ХХ в., за незаконное ношение формы сестры милосердия предусматривалось наказание в виде штрафа или ареста до трех месяцев.
8
В начале декабря 1914 г.
