снова заговорил.
— Как ты узнала, что я приду?
Я подняла на него глаза. Он уставился на мужские садовые перчатки, которые я положила в его коробку.
— Потому что ты сказал, что так и будет, — ответила я, убирая прядь волос со лба согнутым запястьем.
— Я знаю, но после того, что с тобой случилось… — он пожал плечами. — Я подозревал, что у тебя будет немного больше сомнений.
— Что ты имеешь в виду? — спросила я, но вернулась к работе. Мне было легче разговаривать с ним, если я что-то делала.
— Ну, после того, как все развалилось с твоими родителями, все отвернулись от тебя до такой степени, что ты в итоге спала на диване в однокомнатной квартире своей старой девы.
Я была удивлена и немного неловко от того, сколько информации обо мне имел этот человек, но в то же время мне не стоило удивляться. В конце концов, он был мафией.
— У меня было не так много друзей, — призналась я, и под «не так много» я подразумевала «ни одного». — С жизнью моих родителей я большую часть времени была матерью Джуда, поэтому с Джудом, школой и всем остальным социализация отошла на второй план.
— Тем не менее, никто не предложил тебе никакой помощи.
— Миссис Бруссард предложила мне комнату, — я посадила тюльпан в землю. — А моя кузина в Калгари предложила мне свой дом.
— У тебя есть семья?
Я знала, чего он не сказал. В твоей истории ничего не было.
— Да, есть. Ну, Индия — моя троюродная сестра. Она милая и попросила меня переехать к ней. Было бы проще уехать куда-нибудь, где меня никто не знал и не ненавидел бы по ассоциации, но…
— Но?
Я взглянула на него, но он тоже был сосредоточен на своей задаче. Я была благодарна, что не нахожусь под его темным испытующим взглядом, который, казалось, видел всю глубину моей души.
— Было бы невозможно оставить Джуда. Социальные службы сказали мне, что Индии понадобится целая вечность, чтобы получить опеку, и даже тогда она очень молода, одинока и находится в чужой стране, поэтому я сказала нет. Я не против ненависти и трудностей, пока я здесь ради Джуда.
— Ему повезло, что у него есть ты.
Это была тоска в его голосе? Я помню, как он сидел в комнате сестры, прижимая к груди единорога, как будто это был спасательный круг. Он потерял часть себя, когда она умерла, и я даже не могла представить его боль. Мысль о потере Джуда вызывала у меня физическую боль.
Я чувствовала его потерю до самой души.
— Мне повезло, что он у меня есть. Он уникален во многих отношениях.
Лука кивнул, потянулся за тюльпаном, странно изогнувшись, чтобы схватить его, как будто ему было больно.
Я собиралась спросить его об этом, когда он продолжил.
— Значит, он любит читать?
— Джуд? Да, он любит это. Честно говоря, это больше, чем просто. Он одержим словами, всегда был.
— Почему это?
Я пожала плечами. — Не уверена, но это началось так рано. Хочешь верь, хочешь нет, но он умел читать еще до четырех лет, — я усмехнулась. — Как ты знаешь, мои родители не были такими уж увлеченными воспитанием, а я не была достаточно доступна, чтобы читать истории, так что, ты знаешь, он сделал это сам. Его психолог называет это гиперлексией. Это иногда случается с детьми в спектре.
Лука кивнул, и я была рада, что он не стал больше спрашивать о том, что Джуд в спектре.
— Наши родители считали его несовершенным; я считаю его даром.
Лука посмотрел на меня, его брови удивленно изогнулись. — Ты мудра не по годам, — задумчиво сказал он.
Я издала удивленный смешок. — Я не так уж и стара.
— Но слишком молода, — ответил он, неловко потянувшись за другой луковицей тюльпана.
Я не ответила на его комментарий, потому что был совершенно уверен, что он разговаривал сам с собой больше, чем со мной.
— Чем ты занимаешься в течение своих дней? Я никогда тебя не вижу.
Он молча посмотрел на меня, прежде чем снова сосредоточиться на своей задаче.
— Да ладно, ты задаешь мне все эти вопросы. Кажется, будет справедливо, если я тоже задам тебе несколько вопросов.
Он покачал головой, все еще не поднимая глаз. — Знаешь, если ты не хочешь отвечать на мои вопросы, ты можешь просто сказать. Никто тебя не заставляет.
Я не могла не быть немного подавлена его отказом. Я не хотела подколоть его, а просто пошутила.
Я вздохнула, возвращаясь к своим тюльпановым луковицам.
— Пью и утопаю в жалости к себе, — сказал он через некоторое время.
— Извини? — я не была уверена, что он говорит.
Он вздохнул. — Ты спрашивала, чем я занимался весь день. Пью и утопаю в жалости к себе.
— О, — подозревала это. Я просто не ожидала, что он мне в этом признается.
— Ты удивлена? — спросил он, подняв глаза.
— Я удивлена, что ты сказал мне правду.
— Я не буду лгать тебе, Кассандра, — сказал он с такой уверенностью, что это заставило меня вздрогнуть, его глубокий голос отдался глубоко в моих костях. — Я лучше вообще не отвечу, чем солгу.
Я широко ему улыбнулась. — Мне это нравится. Я такая же. Ложь слишком сложна, чтобы ее уследить, слишком много, чтобы ее запомнить. Говоря правду, я никогда не боюсь быть непоследовательной. Нет ничего более непреложного, чем правда.
Он посмотрел на меня так, что мне стало не по себе, как будто он не был уверен, что я настоящая.
— Да, я не мог бы сказать это лучше.
Он снова повернулся, чтобы дотянуться до лампочки.
— Тебе больно? — я почти дошла до выпускного в школе медсестер; может, я смогу ему помочь.
— Что?
Я указала на ящик с лампочками. — Ты что, забавляешься лампочками, что ли?
— А, нет. Это… — он почесал бородатую челюсть рукой в перчатке, оставив немного земли в бороде. — Я показываю тебе свой хороший профиль. Я не должен подвергать тебя жалкому видению моего изуродованного лица.
— О.
Он кивнул. — Если хочешь, мы можем поменяться местами; так будет проще для нас обоих.
Нет, я не хотела меняться местами. Я хотела, чтобы он свободно показал мне свое лицо, включая левую сторону. Меня не смущали шрамы — черт, я даже находила их привлекательными. Я видела в Google, как он выглядел до аварии, весь такой опрятный и сильный, с поразительным сходством с тем темноволосым вампиром из «Баффи — истребительницы вампиров», но шрамы нисколько не умаляли его привлекательности — независимо от того, во
