не в силах вобрать в себя больше.
Миронова, с тех пор она так и не видела, измученно таскаясь от аудитории к аудитории в попытках исправить стремительно скатывающуюся под уклон учебу. Ведь это же так просто лишиться своего титула и положения при дворе, едва его покинув. Свято место пусто не бывает. Пока Вишневецкая до крови и пота усердствовала в спортзале, регалии предложили кому-то другому, кому-то вроде умницы Ирины Исаевой. Да, той самой.
Вот так и выживают в диких условиях университета.
Единственной отрадой, кажется, стала Настя с птичьей фамилией Синицына, которую нелюдимость Есени ничуть не смущала, а наоборот влекла, словно магнит. Она оказалась вполне приятным собеседником, готовым мириться с чудачествами Вишневецкой, а большего от нее и не требовалось. Точек для соприкосновения у них было не так уж и много, но Настя вполне успешно отвлекала от сдавливающих горло мыслей об учебе и, как ни странно, об упущенных тренировках с Даней.
Она и сама не поняла, когда успела пересечь ту тонкую грань между здравым смыслом и чувствами. Казалось бы, в их отношениях все по-старому, а для Сени будто вечность скорым поездом проехала мимо. Она бы и рада была сказать, что та спортбаза так и осталась пережитком прошедших выходных, если бы не та чертова подсобка. Чем чаще она хваталась за мысли об этом, тем стремительнее внутри разрастался непонятный страх встретиться с Даней один на один.
По истечению недели, когда нога против воли самой Вишневецкой постепенно начала заживать, а отведенный Даней срок подошел к концу, количество поводов не ходить на пары начал увеличиваться и прогрессировать. Чем дольше и упорнее она игнорировала его сообщения и пары, тем яростнее завывало под ребрами чувство стыда. Педантичная и всегда собранная часть Есени просто не могла допустить такое количество прогулов (опять), перерастающее из пары дней в две невыносимые недели. Еще одного марафона по закрытию долгов она бы не вынесла.
Единственной адекватной и веской причиной впервые за столько дней стала внезапная хворь младшего брата и отъезд матери в довесок к командировке отца. Столько возможностей открылось внезапно для финального аккорда в игре на мироновских нервах. Вишневецкая здравой частью сознания понимала, что лимит его терпения не бесконечен, и стоило бы поступить по совести и лично перед ним объясниться. Но даже наличие веского повода снова соскочить ни на миг не успокаивало бурю внутри. В зал Есеня шла медленно, на каждый шаг сглатывая ком в горле, который все никак не хотел идти вниз по пищеводу. С подобными настроениями, наверное, осужденные шли на плаху.
— Что сегодня? — не дожидаясь ее вступительной реплики, перехватил Даня, — положение Венеры и Марса на небе к тренировкам не располагает?
— Брат заболел.
— А, так мы уже тяжелой артиллерией зарядили, в ход пошла семья.
— Я с таким шутить не буду.
Пашка уже не в первый раз успешно отваживал ее от занятий своими болячками. Случались они, как правило, редко, но метко. И хоть поводов для радости в этой ситуации было крайне мало, Есеня брату все равно без лишних слов была благодарна.
* * *
Вечер обещал быть крайне приятным: пустая квартира, полный холодильник еды и конспекты по пропущенным парам. И вроде бы ничего серьезного не намечалось, и Миронов утихомирился, и даже настроение для учебы было, а все же сидело в ней что-то необъяснимо колючее и больно впивалось иглами под кожу. Наверное, просто паранойя.
За окном с сырых, облысевших деревьев соскальзывали прозрачные капли дождя, Паша развлекал себя сам телевизором и приставкой, а под ухом тихо играл расслабляющий плейлист. Час медленно перетекал в другой, буквы перед глазами начинали расплываться и складываться в неразборчивую мешанину, а открытая страница с телеграмом все чаще всплывала на экране ноутбука ради бестолкового пролистывания постов в поисках свежих новостей.
Ничего не предвещало беды, кроме, внезапного звонка в домофон.
Вишневецкая так и подпрыгнула на месте, прикусив от неожиданности губу. Навряд ли это мама преодолела половину пути к бабушке и, спохватившись, помчалась домой, и тем более это не папа, которому при всем желании не хватило бы времени на перелет.
Есеня, не тратя понапрасну внимания на соленый привкус крови на языке, медленно прокралась к двери. Ноги будто назло отказывались семенить чуть быстрее, одеревенев от долгих часов сидения. Когда волевым усилием она все же достигла коридора, выбора впускать незваного гостя или нет ей уже не осталось. Паша успел тыкнуть на кнопку раньше.
— Тебя кто просил открывать дверь? — негодующе уставилась она на брата. — Ты почему даже не спрашиваешь, кто это?
— Дядя какой-то, — прокашлявшись, безразлично пожал плечами Пашка и зашлепал в сторону гостиной, — я его у тебя в друзьях видел.
На медленной загрузке Есеня с трудом пыталась припомнить, что за загадочный дядя есть у нее в друзьях и откуда у этого дяди ее адрес. Какому педофилу она успела проболтаться? Да что за бред! Нет у нее никаких дядей в друзьях… Кроме того, кому она сама сообщила свой номер.
— Твою мать, Миронов, — несдержанно выругалась она, упираясь руками в дверь.
Фраза непростительно громко разнеслась по квартире, достигая и детских, навостренных ушей:
— Я все маме расскажу, — донеслось из гостиной.
— Не забудь тогда и про приставку упомянуть, в которую тебе запретили играть.
— Так ты же сама разрешила, — под конец фразы брат разразился новым приступом кашля.
Переспорить его она и при знании десяти языков не сумела бы. Пашке находчивость досталась от отца, Есеня же своей покладистостью и косноязычием пошла в мать.
— Зараза, — сдавшись, прошипела под нос Есеня, без особого выбора распахивая перед носом заявившегося гостя дверь.
Даня по лестничной клетке пронесся меньше, чем за полминуты, проскакивая через ступеньку каждый пролет. Что надоумило его внезапно справиться о благополучии Вишневецкой, оставалось загадкой. Впрочем, он опередил ее вопросы вступительным:
— Решил проверить, как поживает твой брат.
Есеня от негодования едва зубами не заскрипела, пропуская на порог обнесенное запахом осени тело.
— Не веришь, значит, — едко выдавила она вместо приветствия.
— Ты мне сама выбора не оставила.
Конечно же обвинять его Есения права никакого не имела: в конце концов, это она подорвала доверие. Даня вел себя ровно так, как и положено хорошему преподавателю — не переступая черту — за исключением того случая в подсобке. Но ведь он о нем уже забыл, так ведь? Стало быть, Есеня сама виновата в том положении, в которое добровольно загнала себя. Черт, как же порой здравомыслящей половине хотелось врезать самой себе за этот дурацкий цирк.
Ей ничего не
