привлекая тем самым внимание к тому, что происходит и внутри нее, и снаружи, изображен полуобнаженный рыцарь – опять же с луком, – который получает в зад стрелу, выпущенную снизу бородатой фигурой наподобие крестьянина. Эта стрела – перевернутая метафора любовного взгляда, стрелы купидона. Здесь задействован не глаз, а «сфера телесного низа». Стрелы также фигурируют в основном сюжете. На иллюстрирующей текст миниатюре, которая появляется в книге ниже, Ланселота поражает стрелой охотника (лист 294). На предыдущем листе на полях присутствует изображение оленя, раненного аналогичным снарядом, и это позволяет предположить, что маргиналии могут более непосредственно пародировать действия рыцарей Артура в центре.
Илл. 53. Персеваль и прекрасная девица на корабле; рыцарь на краю получает стрелу в зад. «Поиски Святого Грааля». Библиотека редких книг Бейнеке, Нью-Хейвен
Илл. 54. Прославление Господа через музыку. Псалтирь Латрелла. Британская библиотека, Лондон
Илл. 55. Служение плоти через музыку. Часослов. Британская библиотека, Лондон
Кульминацией сюжета «Поисков Святого Грааля» служит сцена, в которой Галахад принимает гостию из рук самого Христа, поднимающегося «с пронзенными руками и ногами» из чаши. Но на иллюстрации в Йельском манускрипте эта сцена выглядит иначе: там мессу совершает Иосиф, первый христианский епископ, хотя все остальное на миниатюре – покрытая чаша, окровавленное копье и четыре ангела – выглядит точно так, как описано в тексте (илл. 56). Постеснялся ли иллюминатор изобразить такого чувственного, страдающего Христа в книге, воспевающей чувственность прелюбодейного придворного тела? В тот момент, когда коленопреклоненный Галахад принимает гостию, поля заполняются не обнаженными ягодицами и лучниками-рыцарями, а кадящими ангелами. Почему эта литургическая сцена не спародирована в маргиналиях, как часто бывает в литургических рукописях [134]? Возможно, присвоение рыцарскими романами церковной духовности было столь натужно, что «играть» с этим аспектом было не так легко. В этом смысле парадоксально, что средневековые светские рукописи, подобные этой, часто относятся к религиозным темам более серьезно, чем литургические книги, изобилующие субверсивными маргиналиями!
Илл. 56. Литургия Грааля с ангелами на полях. «Поиски Святого Грааля». Библиотека редких книг Бейнеке, Нью-Хейвен
В богато иллюминированной английской Псалтири в Бодлианской библиотеке литургия и рыцарский роман вновь пересекаются на странице, на которой изображен священник, поднимающий гостию на мессе во время чтения псалма 92, а внизу рыцарь на коне, за которым наблюдает женщина из шатра, пронзает копьем сердце великана с дубиной (илл. 51). Пострадавший от рук негодяя привязан к дереву прямо под жертвенной чашей наверху, хотя точно определить отношения между богослужебной сценой и этим конкретным романным сюжетом я не берусь. Многие эпизоды из цикла Вульгаты[22], который также был популярен в Англии, сопоставимы с этой сценой, но ни один из них точно ей не соответствует. Тем не менее эта комбинация показывает, насколько пересекались религиозные и литературные вкусы аристократии. То же самое наблюдается и в Теймутском часослове, где на нижнем поле страницы помещены сюжеты романа о Бевисе из Хэмптона и другого повествования, текст которого до нас не дошел, но нам он известен как «Призрачные рассказы о женской неблагодарности» благодаря этому ряду маргиналий и еще одному, в Смитфилдских декреталиях [135]. Повествование в Теймутском часослове включает даже подписи на французском языке, подсказывающие читателю историю девушки, захваченной лесным дикарем (илл. 57). Мы имеем дело не с аллегорическим использованием светских тем, как на знаменитой странице более ранней Псалтири Кристины Маркиатской – Сент-Олбанской Псалтири. Здесь, на странице с началом псалма Beatus Vir, маргинальная сцена сражения двух рыцарей интерпретируется в соседней глоссе как телесный образ духовной битвы внутри души [136]. В этих сюжетах на полях рыцарских романов присутствует восхищение поверхностными деталями и действием, которое сохраняет их телесность и органически вписывает придворную аудиторию в сакральные рамки целого. «Сражающиеся рыцари», которых святой Бернард критикует за то, что они отвлекают внимание в романском монастыре, перестают быть маргинальными; они становятся центром внимания новой психологии рыцарского романа.
Илл. 57. Дикарь «несет девицу на руках». Теймутский часослов. Британская библиотека, Лондон
Подобные взаимодействия священных и светских «писаний» через изображения являются средством самолегитимации дворянства, сродни учреждавшимся в это время псевдосакральным рыцарским орденам. В светской придворной культуре моды, интриг и прелюбодеяний, описываемой в обширном цикле Вульгаты, легко забыть, что в ее центре, как и на странице Псалтири, находится сосуд, в котором побывала кровь Христа. Поиски рыцарей завершаются чудом пресуществления.
Бодлианская Псалтирь, в которой на нижних полях других страниц есть еще несколько сцен с карликами и рыцарями, сражающимися со Злом, вероятно, была написана для Эдуарда III Английского, горячего поклонника Артура. В четырнадцать лет Эдуард получил в дар латинский трактат о королевской власти, написанный для него ученым Вальтером де Мильметом. Эта средневековая детская книга сохранилась до наших дней, и на ее полях в ярких рамках изображены рыцари на турнирах и гротескные фигуры, которые вносили свой вклад в формирование вкусов будущего короля, когда ему наскучивала этика правления (илл. 58).
Илл. 58. Турнир и гротескные фигуры. Трактат Вальтера де Мильмета. Библиотека колледжа Крайст-Черч, Оксфорд
Турнир, своего рода пародия на войну, подвергался критике со стороны церкви, а в некоторых регионах даже запрещался, хотя сохранял популярность как при эдвардианском дворе, так и на полях рукописей, сделанных для придворных. «Рыцарский орден в наши дни – просто беспорядок», – писал Петр из Блуа своему архиепископу, сокрушаясь, что рыцари теперь заинтересованы только в том, чтобы расшивать свои седла и расписывать щиты «сценами сражений и турниров, находя удовольствие в том, чтобы воображать войны, в которых они на самом деле не осмеливаются участвовать, или созерцать их» [138]. Это важное наблюдение над тем, как средневековая аристократия использовала искусство в качестве субститута политической власти, которую они потеряли. Все кодексы и символы, которые мы теперь считаем квинтэссенцией эпохи рыцарства, в свое время были уже ностальгическим жестом, симуляцией. Только в маргиналиях можно увидеть классовый кодекс в кризисе, когда трусливые рыцари бегут от улиток и получают удары в зад, когда их знатность оказывается узурпирована, содомизирована низшими представителями социального порядка.
Куртуазное дерьмо
Воспитанные на багрянице жмутся к навозу. (Плач 4:5)
Из всех аспектов средневековой культуры, пожалуй, сегодня нам труднее всего понять распространенность скатологии, постоянную игру с фекалиями в текстах и изображениях. Поля рукописей буквально пестрят соответствующими мотивами
