вниз и сажусь на холодную плитку.
– Я не хотела фотографироваться.
Пауза.
– Так почему не сказала?
– А когда я могла об этом сказать?
– Ты сказала, что тебе интересно.
Стена кабинки грохочет. Видимо, София прижалась к ней спиной.
– Я соврала.
Поднимается нога в кожаной сандалии и кружевном носочке с рюшами. Нога Люси. Я слышу, как Люси почесывает каблуком щиколотку.
– Ничего странного, что фотографии тебя смутили, Соф. Так и было задумано.
– Они должны были смутить того, кто на них смотрит. А не того, кто на них изображен.
Дверь за моей спиной распахивается так внезапно, что от сквозняка разлетаются волосы.
– Вы еще здесь? – спрашивает Оливия. Она не сразу замечает, что я сижу на полу. – Вам плохо?
Распахивается дверь кабинки.
– Мисс Лайла? – спрашивает София.
Самая большая странность в работе в школе заключается в том, что ты сама начинаешь сомневаться в системе. Осознаешь, что учителя на самом деле никогда не обладали реальной властью: они просто были старше и могли оставить тебя после уроков. Но, наверно, в процессе взросления все системы начинают так восприниматься: когда-то ты верила в их незыблемость, но они оказались не более чем неумело сконструированными фантазиями о правлении и порядке.
– Простите! – Я вскакиваю и ударяюсь головой об автомат с тампонами, работающий, если опустить монетку. – Я думала, это туалет для учителей.
– С вами все в порядке? – спрашивает кто-то: может, Оливия, может, София, а может, Люси.
– Да, все хорошо, девочки, – отвечаю я, надеясь, что, если назвать их девочками, они вспомнят, что они – дети, а я – Взрослая Женщина, хоть и, вероятно, получившая сотрясение от столкновения с диспенсером женских гигиенических принадлежностей. Я выбегаю из туалета и торопливо шагаю по коридору, щеки так сильно горят, что кажется, вот-вот расплавятся и стекут со скул, как свечной воск. Заглядываю в учительскую через окошко в двери: кажется, там никого нет. Захожу и смотрю на себя в зеркало над раковиной с вонючим стоком, где застряли остатки обедов для микроволновки. С моим лицом все в порядке.
Оставшееся утро читаю вступительные эссе, которые то умиляют меня своей наивной искренностью, то вгоняют в уныние по той же причине. Мне неловко, что я так много знаю о семьях учеников, об их личных проблемах и мечтах. Они обнажают свои души лишь с одной целью: надеясь, что убедительный рассказ откроет перед ними нужные двери. Если дверь не откроется, отвечать придется мне.
Звенит звонок; последняя перемена перед обедом. На этой перемене мы встречаемся с Робом. Его кабинет находится двумя этажами выше, на так называемом Тухлом ярусе. Поскольку нас обоих наняли совсем недавно, Робу достался худший кабинет из возможных. Будь я учителем, меня бы разместили в заброшенном классе по соседству, где хранятся консервы с благотворительного сбора для бездомных, которые так и не раздали.
Я откладываю очередное эссе и растираю виски, пока те не начинают гореть. Меня наняли на грант «Поле мечты»: школа получила его в прошлом году, и его как раз хватило на квалифицированного консультанта по поступлению в колледж и организацию лекций модных экспертов из Бостона, которые приезжают в школу, расхваливают живописную территорию Университета Тафтса и замечают, что конкуренция в Гарварде не так уж беспощадна и вообще в колледжах царит дух товарищества. Ученики во время этих лекций – мы называем их «беседы за кофе», хотя подаем не кофе, а какао – всегда недоверчиво поглядывают на меня: мол, неужели? А мне приходится смотреть на лектора и сохранять профессиональный вид. Для кого эти беседы? Для учеников или для директора Кушинг, чтобы та могла сообщить родителям о проведенных мероприятиях в очередной рассылке?
А ведь главная проблема школы – сама Кушинг, это она управляет будто по учебнику для жителей пригорода, желающих выбиться в люди. Она хочет утереть нос школам Саутингтона и Вассасита с их списками выпускников, поступивших в самые престижные колледжи, и повесить рядом с витриной со спортивными кубками перечень бывших выпускников, получивших одно, а то и два престижных образования и теперь занимающих впечатляющие, но невнятные должности: Лидия, консультант; Джеймс, продакт-менеджер. Правда, пока у нее ничего не получается. Жаль, что мы не в Техасе, посетовал кто-то из родителей на мероприятии в честь начала нового учебного года в сентябре. Тогда штат оплатил бы обучение в частной школе.
Снова звенит звонок, призывая всех обратно в классы, так что я встаю и ухожу, пока миссис Джонсон не вернулась с собрания. Выходя, трижды пинаю ее холодильник с йогуртами, и каждый раз он ходит ходуном. Мне становится лучше.
Поднявшись наверх, встречаю у питьевого фонтанчика группу учениц по обмену из Италии. Кушинг вступила в программу обмена пару лет назад в надежде завязать «интеллектуальные и культурные связи». Но, насколько я могу судить, до сих пор в результате этой программы завязались лишь сексуальные связи.
– Вы почему не на уроке? – спрашиваю я и тут же об этом жалею. Если спросить о чем-то итальянцев, те притворяются, что не говорят по-английски. И верно: одна из девочек растерянно разводит руками, но потом я отчетливо произношу: оставлю после уроков в субботу, и они спешат уйти. Тогда-то я и вижу за мусоркой Джейн Райдер: та прижалась к стене, будто хочет спрятаться. Она очень похожа на мать, которую я видела всего один раз на ярмарке колледжей для одаренных учеников старших классов. Учителя предупредили, что в прошлом она была активной участницей родительского комитета, а теперь сидит на таблетках. Якобы это случилось из-за мужа: летом он работал в доках, обучал туристов парусному спорту или водил экскурсии на каяках и изменил ей с женщиной намного моложе. Сперва я не понимала, с чего их так интересует миссис Райдер: учителя обычно предпочитают сплетничать друг о друге. А потом поняла: когда человек исчезает без объяснений, люди считают себя вправе рассуждать, что с ним случилось. Нечасто в наших руках оказывается такая власть. По крайней мере здесь, в школе, под бдительным присмотром Кушинг, педагогического совета и родителей, привыкших вмешиваться в дела детей до такой степени, что, будь их воля, присоединили бы им пуповину обратно.
Ее волосы были заплетены в длинные тонкие косы – женщины старшего возраста редко носят такую прическу. Щеки были такие бледные, что при ярком свете казались голубыми. Она подошла ко мне после моего выступления, пока другие родители угощались печеньем с глазурью и мини-брауни с фуршета. Пообещайте мне кое-что, сказала она. Я кивнула, наверно, устало – родители всегда преувеличивают степень моего влияния на
