современный, поэт, стих классный. Не про красноармейцев. И у меня в ноутбуке слова уже есть.
– Да он же петь будет.
– Не. Он, кажется, «Лукича» и не слышал толком.
Я был в этом почти уверен, потому что «Черного Лукича» (он в свое время был собратом Летова по «сибирскому панку», а потом ушел в написание очень светлых, прозрачных и истинных каких-то песенок) открыл для себя парой недель раньше, сильно на него запал, но слушал только с ноутбука – потому что были только mp3-файлы. И, соответственно, в наушниках. Раю, конечно, мое увлечение зацепило, хоть и не до крови: парой песен я ее заставил насладиться. Детей спасал поздний час: я общался с музыкой перед сном, сильно после полуночи.
– Да ладно, пока мы найдем. Диктуй, – сказал Рая после короткого раздумья.
– Пиши. Будет темная ночь после долгих боев. Запятая…
Перезванивать я уже не стал: работа затянула. Да и чего там беспокоиться – учить три строфы совсем простеньких. Если уж и с ними не сладит, то можно не беспокоиться за будущее наследника, а хладнокровно вить себе петельку.
Домой я приехал совсем в ночи, дети, как всегда, спали. Сонные какие-то они у меня.
– Ну как?
– Выучили вроде, – сказала Рая неохотно.
– Что не так?
– Да нет, все нормально. Просто я на кухне была, а он в зале учил. Сначала, конечно, кривлялся. То бубнит, то петь начинает, как любит, – клоунским голосом. Весело человеку. Я пару минут потерпела, а потом к нему подошла и говорю: «Нурик, ты представь. Ночь. Темнота. Холодное море. Все погибли. Только один моряк выжил – и плывет. Берегов не видно, ничего не видно, только звезды блестят. А он плывет. Представь. И только после этого читай».
Он выслушал, покивал. Я на кухню опять ушла. Надолго, думаю, не хватит, сейчас опять кривляться начнет. А он притих. Бубнил под нос, бубнил. А потом читать начал. Очень правильно так, с чувством. На последних словах, знаешь, прямо голос зазвенел. Я к нему обернулась, хотела зааплодировать. А он сморщился весь, лицо с кулачок, волосы торчат, глаза мокрые. И говорит: «Мама, он же все равно не доплывет. Утонет. Как эти лошади утонули. Все погибают всегда». И ревет уже в силу.
Я все бросила, к нему подбежала, обняла. Сама чуть не реву. Говорю: «Нурик, он выплывет. Или до берега доберется, или наш корабль придет спасть и его поднимет. Что ты. Это же реальный случай. И песня как раз про это – как человек не сдался и победил». «Правда?» – спрашивает. И с такой надеждой смотрит. Я говорю: «Когда я тебе врала?»
– Вот бедолага, – сказал я, потому что не знал, что сказать.
– Да вообще. В общем, он успокоился и спать пошел.
– По ходу, если он так прочитает, его на какой-нибудь федеральный конкурс чтецов ушлют, – предположил я.
– Прям, – сказала Рая. – Ты переоцениваешь школьные олимпиады. Не отругают, и ладно.
Я забеспокоился – эта возможность в голову как-то не приходила. А потом ожесточился.
– Блин, Рая! А что ему, Успенского в пятом классе декламировать? Или Барто? Пусть хоть один человек нормальный стих расскажет.
– Пусть, пусть. Завелся. Шамиль.
– Что?
– А он правда выплыл?
Вот песня «Лукича»:
Будет темная ночь после долгих боев,
Броненосец сгорит и под воду уйдет;
Поплывут по волнам, по бескрайним морям
Бескозырки к далеким родным берегам.
Не сумел утонуть одинокий матрос,
Продолжает он плыть в край, где много берез.
Все уснули давно в километрах глубин,
Никого, ничего, он остался один.
Кто сказал, что нельзя переплыть океан?
Это грустная шутка, это хитрый обман.
Я сумею доплыть под сиянием звезд,
Я хочу увидать край, где много берез.
А вот завершение истории.
Никуда Нурислама, конечно, не отправили. Учительница сухо поблагодарила его и велела к районному смотру разучить другой стих, предусмотрительно распечатанный двенадцатым кеглем. Нурыч добросовестно выучил, прочитал – и на этом все успокоились. Еще бы. Посмотрел я этот стих. Что-то про качнувшуюся ветвь, которая напомнила лирической героине о набегах злой Орды. Отдаю должное чувству юмора и меры учительницы.
Но это не важно. Другое важно: Нурыч написал концовку «Доплыви». На следующий же день.
И вот она:
Но вот вдали что-то блеснуло слегка.
Жаль, но это мираж наверняка.
Но вот блеснуло снова
И ближе намного.
Матрос тот поплыл посмотреть.
Он видит корабль, огромный корабль,
Ему помогают залезть.
Оказалось, что выжил только он.
И вновь он услышал тот самый звон.
Теперь не помешает ни один шквал гроз
Доплыть друзьям в край, где много берез.
Ведь теперь никто уже не может твердить,
Что океан нельзя переплыть.
23 декабря 2005 года (дописано 16 февраля 2006 года)
Татьяна Стоянова
Родилась в 1990 году в Кишиневе, до семнадцати лет жила на юге Молдовы, в Гагаузии. В 2008 году переехала в Москву. Училась в Московском государственном университете печати. С 2014 года занимается продвижением современной русской литературы в издательстве «Редакция Елены Шубиной» (ACT).
Участница поэтического семинара Дмитрия Воденникова (школа «Пишем на крыше») и сообщества «Живые поэты». Автор поэтического сборника «Матрешка» (2018). Публиковалась в журналах «Юность», «Нижний Новгород», альманахе «Я и все», «Литературной газете», сборнике «Живые поэты. Книга II».
Триптих о доме
1. Путь
Мои самые страшные сны
О путешествиях и дорогах
Вчера я пыталась добраться
В ЮАР на перекладных
И никак не могла понять
В правильном ли направлении еду
Этой ночью я перевозила через границу
Шесть чемоданов с лекарствами
А в билете не было багажа
И денег в кошельке тоже
Всю свою жизнь несколько раз в неделю
Я еду во сне в дом своего детства
На поездах автобусах и машинах
Воспроизводя в памяти их в мельчайших деталях
И никогда не доезжаю до пункта назначения
Все мои одиночные поездки наяву
Проверка на прочность
Ответ на вопрос смогу ли я вернуться
Если оказывается так легко сгинуть
Исчезнуть на самом краю света
Как будто тебя и не было вовсе
Я сидела в
