сын вымахал! — Иван Ильич одобрительно поглядел на Севу. — И не заметим, как батьку перегонит. Верно, мать?
— Хватит вам. Дела ещё по горло, некогда собой любоваться, — сказала она.
— А если твой фартук надеть? А, мама?
Галина Николаевна рассмеялась.
— Чудак! Не может расстаться с обновкой. Всё твоё, никуда не денется. Ишь ты, каким франтом заделался!
Сева быстро переоделся в старый спортивный костюм. По правде сказать, удобнее, лучше себя чувствуешь. Отец снял домашнюю куртку, закатал рукава рубашки.
— Сынок, давай на стол овощи. Накрошим для винегрета.
— Опять старый ремень вытащил! Я же купила новый, хороший!
Иван Ильич посмотрел на жену и, не отвечая, поправил на животе ремень. Старый солдатский ремень, лоснящийся от долгой носки, с трещинами возле бляхи.
— Хоть при гостях сними.
Он промолчал. Галина Николаевна не раз прятала от мужа этот ремень. Увидит — и начнёт вспоминать войну, про лучшего друга, который погиб на глазах. Расстроится надолго, нервничает, а при его работе — нельзя…
— Верно, папка, на́ тебе новый, — сказал Сева, роясь в шкафу. Подошёл к отцу и сам переменил солдатский ремень на новый.
Иван Ильич тихо стоял, пока сын возился рядом, и думал: «Не понять тебе, почему мне дорог старый кусок кожи… И мечтаю об одном: чтобы никогда не узнал ты этого, сынок…»
Всей семьёй приготовили большую миску винегрета. Галина Николаевна принялась за уборку комнаты, но Сева сказал:
— Мама, не надо, я сам. И вообще, гости мои, значит, мне их и принимать. А вы отдыхайте оба.
— Смотри, какой сознательный! — удивилась Галина Николаевна. — Всегда бы так.
— Ну, мама, я же тебе помогаю!
— Верно. Бывают помощники и хуже, — сказал Иван Ильич. — А знаешь, мать? Идем-ка прогуляемся, на людей поглядим, себя покажем. А он пускай справляется сам. Не маленький.
— Да что выдумал! Так нахозяйничает — гости сбегут!
Но Иван Ильич настоял на своём. Они с женой приоделись и ушли.
* * *
Хорошая комната. Светлая, тёплая, весёлая. С тех пор как Сева помнит себя, он помнит и эту комнату. Кое-что из мебели поменяли, но письменный стол всё тот же. Когда-то он казался большим, высоким. Можно было только чуть наклонить голову и положить подбородок на край стола, и следить, как мать сосредоточенно пишет или читает — готовится к политзанятию.
А теперь Сева готовит здесь уроки. Надо освободить стол для театра, Неплохой у близнецов театр. Сева как-то был на репетиции и просто удивился. Сегодня Оля с Толей покажут целый спектакль.
Сева снял со стола приёмник, фотографию Скифа, стопку книг о собаководстве, о двигателях внутреннего сгорания, о планетах Солнечной системы.
Замечательный снимок Скифа. Мировой пёс. Не зря на выставке получил золотую медаль. Сева взял фотографию, облокотился на стол и подпёр голову рукой, рассматривая Скифа.
Надо попросить карточку Фёдора, чтобы всегда был перед глазами. Сегодня Фёдор с утра дежурит в штабе. В праздники особенно трудные дежурства. Есть ещё идиоты, которые так и норовят испортить людям настроение. Хулиганят, пристают, а то и стащат что-нибудь.
Сегодня Фёдор не взял Севу на дежурство. Надо было не послушаться и идти. Как он там справляется? А ведь мог бы вот сейчас, в это время, совершенно спокойно прогуливаться со Скифом, или сидеть в кино, или просто дома валяться на диване и читать интересную книжку…
Рано утром шёл мокрый снег, а потом дождь. Сева представил себе, как Фёдор, в толстом свитере и плаще, шагает большими ножищами к станции метро. Люди спят ещё, а он шагает…
Недавно эта дурёха Милка упрашивала Севу бросить работу в дружине. Говорила: опасно, хулиганы могут отомстить. А, например, её отцу не опасно было воевать на фронте?
Вообще Фёдор не любит откровенничать, но как-то раз он сказал: «Бывают минуты, когда чувствуешь, что виноват перед стариками. Сколько они успели за свою жизнь… Хотя бы, например, моя мать… спасла от гитлеровцев человека. А теперь этот человек конструктор. С его участием спутники делают…»
И ещё под конец Фёдор тогда сердито сказал: «А мы с тобой хнычем: устал, не могу».
Вот что заставляет Фёдора встать рано утром в праздничный деньги под мокрым снегом торопиться на метро.
Должно быть, то же самое заставляет всех дружинников идти в штабы, патрулировать по улицам городов и сёл.
А работа на спасательной станции в парке? За время летних дежурств на станции Сева много рассказов услышал. Зимой, когда станет лёд на реке, особенно опасно работать. Попадёт человек в полынью, зовёт на помощь. Темно, руки стынут на ветру, а люди бегут, тащат канаты, доски, освещают путь фонарём и бегут к тонущему…
Интересно, что в парке теперь нет хулиганов. Боятся дружинников. Притихли. Несколько смелых парней своим упорством добились того, что в парке стало спокойно.
* * *
Через час Иван Ильич с женой вернулись и застали Севу всё в том же положении: стоит, облокотившись на стол, подпёр голову руками и рассеянно глядит на фотографию Скифа.
— Так и знала! Справил всё по хозяйству, как же! — махнула рукой Галина Николаевна.
— Мама, я сейчас! В минуту будет готово!
— Представляю, — улыбнулась она, вынимая из кошёлки коробку печенья, кульки, пакеты.
Иван Ильич поставил на стол большую коробку с тортом, начал развязывать узелок верёвки крепкими пальцами с широкими ногтями.
Так вот какая их прогулка! Толкались в духоте по магазинам.
— Зачем вы так! — огорчился Сева. — Был же уговор: я сбегаю попозже и докуплю, что надо.
— Много ты понимаешь, что выбрать повкуснее, — сказал Иван Ильич.
— И до чего много! Куда столько, не съедят.
— Пускай лучше останется, чем людям на пустые тарелки любоваться. — Галина Николаевна подтолкнула Севу. — Давай, сынок, берись за дело, времени мало до гостей.
На краю письменного стола Иван Ильич настелил слой газет и занялся приготовлением селёдки. Никому он не доверял это дело. Сам заправлял каким-то особенным соусом. И действительно, вкусно получалось. Ни кусочка не оставалось после ужина.
Галина Николаевна достала вышитую парадную скатерть и вместе с Севой начала собирать посуду на стол.
— Мама, я сам расставлю тарелки, разложу ножи, вилки.
— Ладно, ты же хозяин.
— С какой стороны от себя посадишь Милку, с какой Олю? — спросил Иван Ильич.
— Ни с какой! — рассердился Сева. — Фёдор слева будет сидеть.
— Правильно, у сердца. Ну, а с другой?
— Ладно, пускай Толька.
— Куда же сядет Родик? — поинтересовался Иван Ильич.
Сева покраснел и сказал:
— Родьку звать я и не собирался. Ни к чему этот нюня, только настроение испортит рохля, размазня
