неподалёку от огни́ща тремя лихими хороводами. Никто из повес не сидел на месте: всё действо протекало в каком-то волшебном разуда́лом веселье.
“И таких безобидных ветрогонов я должен буду вязать и тащить на расправу фарисеям?”
Жарко... Яков Лихой стянул с головы шапку. Кромешник приметил, что к нему направляется парочка: парень с девкой, прихватившие друг дружку за руки. Яков отступил назад в лесочек и схоронился за могучим стволом высокой сосны. Парочка заскочила в лес и принялась играться в прятки: девка с весёлыми криками удирала от милого преследователя, кружилась и петляла белым пятном между деревьями, а парень догонял её, громко хохоча. Наконец, гуляка настиг девушку и крепко обнял её за плечи. А дева и рада была. Парочка слилась устами в жарком поцелуе. Яков Лихой сглотнул слюну, украдкой наблюдая за возлюбленными. Нацеловавшись всласть, девица слегка отстранила от себя марьяжника, выгнула спину, откинула голову назад и расхохоталась.
— Люба ты мне, Грушенька. Женой моей будешь...
— Ишь ты, расфуфырился селезень, — дразнилась девка.
Ухарь потянул девушку за руку, увлекая её за собой куда-то далее — вдоль берега реки.
— Идём… идём к сену, зазнобушка...
Яков Данилович, разинув рот, отследил, как дролечки скрылись за излучиной берега, направляясь куда-то к сеновалу или спеша к постели из травы под тёплым ночным небом...
Воин швырнул на землю у извилистых корней сосны шапку, а потом принялся суетливо стягивать с себя остальную одежду: подпоясок из телячьей кожи с оружием в ножнах (кинжал и сабля), чёрный кафтан, штаны, сапоги, скрутил со ступней вонючие бязевые обмотки. Опричник остался в белом исподнем белье. Потом Яков с прилежностью сложил скарб аккуратной стопочкой и накрыл его двумя ветвями сосны, которые он содрал со ствола дерева, рассекая до кровавых потёртостей ладони.
Яков Лихой вышел из леса и направился к гуляющим. Поначалу он выглядел тут, как посконная заплата, пришитая к парчовому о́хабню. Семенил, как чумной, кругами, и с любопытством глазел на всё подряд. Кто-то схватил за руку. Яков оглянулся — рыжая девка невысокого роста с густой копной распущенных локонов. Огневолосая озорница увлекла гожего парня за собой... они стали весело плясать в кольце хоровода. Наплясавшись, хоровод разбился и гуляки рассыпались по сторонам — с хохотом и весёлым гомоном.
Яков не выпустил рыжую девку из руки.
— Ты откеля, паря? Чтой-то я не припомню тебя, ты романовский аль белозерский?
Опричник улыбнулся в смущении, но так и не ответил девке. “Начну говорить: мигом раскусит, что я — дворянского корня…” Рыжая плутовка звонко расхохоталась, потом вырвала ладонь из руки Якова и убежала прочь. Яков Данилович потопал к реке, встал у берега и стал глазеть, как его подружка забрела в воду выше ладыг, по лы́сты, смочив концы белой сорочицы. Дева склонилась и принялась омывать лицо речной водой.
Яков развернулся и побрёл к полыхающему костру. Из леса вышли пятеро молодцев, волоча за собой хворост. Через огонь по-прежнему сигали озорники и озорницы, порознь и парочками. Опричник добрёл до кострища. Высокий парень по-душевному стукнул ему по плечу.
— Чего застыл, друже? Твойный черёд — сигай смело!
Опричник Лихой разбежался и перепрыгнул через костёр. Далее он приметил, как два дюжих парняги потащили за руки к огнищу его рыжую подружку. Девушке не по душе пришлось такое обращение, но особого выбора у неё не имелось.
— Сигай, Ульянка! Спроверим тебя: ведьма ты али нет.
Молодцы отпустили руки златоволосой, она с перепрыгнула через костёр и остановилась рядом с Яковым.
— Прошла испытанию! Теперь Полинку испробуем!
Два озорника убежали к реке. Яков пристальным взором пялился на рыжую деву. Ульяна прыснула смешком, подошла ближе и заговорила дерзким голоском:
— Чего ты вылупился, курощуп? В анбар меня затащить хошь — вот тебе, шалопутный!
Оха́верница сотворила кукиш и поднесла своё произведение к носу Якова Даниловича.
— У меня жаних имется, понял, тетеря?
Яков смутился от таких речей и опустил глаза в землю.
— Не́мый ты что ль? Али Перуном шарахну́тый?
Ульяна расхохоталась и снова побежала к речке. Парни и девушки, стоявшие в воде, затянули песню:
Ивана Купала, где ты зиму зимовала
Зимовала я в овражке, под осиновой коряжкой.
Милая Купала, где ты летовала?
Летовала я в лесочке, под малиновым кусточком...
Дворянин с грустью побрёл назад: к сосне, где лежал его скарб...
“Навроде все — русские люди. А пропасть меж нами — агромадная. Что за незадача: рта не могу раскрыть, опасаюсь… А чего опасаюсь? Что поколотят, сбегут?”
Яков Данилович сидел на берегу, что Алёнушка, и с некой светлой печалью глядел на подрагивающие блики воды. Рядом с кромешником лежал на земле его скарб горочкой. Вдалеке виднелись всполохи костра. До ушей парня доносился негромкий гомон гуляющих. Яков узрел, как на берег, неподалёку от него, приземлился крупный чёрный ворон с яркими рудожёлтыми точками глаз. Каркун, перебирая лапками вдоль бережка, подобрался немного ближе к опричнику. “Диво, глазюки рудожёлтые, — подумал воин. — Ноне Ивана Купалы ночка — и не такое привидится…” Раздался озорной девичий выкрик. Яков уловил в нём знакомые звуки.
“Моя златоволосая забавляется?” — опричник развернул голову в сторону гуляющих. А когда Яков обернулся обратно к воде, то увидел, что рядом с ним сидит на земле, повторив один в один его положение, горбоносый инок в чёрном подряснике и с клобуком-ку́колем на голове. Дворянин вздрогнул от неожиданности.
— Брат, ты откеля тут? Гуляющих ловишь?
Чернец обернулся к Лихому. Глаза его сверкнули яркой вспышкой рудожёлтого огонька. Опричник совсем ошалел от такой картины.
— Не дрожи, Яков Данилович. Отвечай на вопрос: от живота… чего хочешь?
— Не пойму тебя, брат любезный.
И снова — яркая вспышка
