прямо, а другим в это же время будто сбоку разглядывает и тебя вроде насквозь видит. Даже как-то неловко себя чувствуешь, словно все твои мысли ей известны. Несмотря на возраст, взгляд не притомившийся, не равнодушный, а любопытный, с хитринкой и доброжелательностью одновременно.
— Неужто пасечник такой, что и не угостит? Рядом ведь, по-соседски живете…
— Не своя у него пасека, как просить будешь, как руку за недареным протянешь? Да и не ходим мы друг к другу в гости.
— И не скучно так-то?
— А чего скучать? Двадцать восемь лет на этом месте живем, привыкла. Летом огород, птица, за коровенкой присмотреть надо, а зимой я кулемки, капканы приноровилась ладить. Когда колонок, когда белка попадутся. Все в прибыток к мужиковой получке.
— Не боитесь, что на зверя наткнетесь?
— Какой сейчас зверь? Если только медведь, так и то редко когда на пасеку наведается.
— А случается?
— В прошлом году одного убили. Среди ночи слышу, собаки заливаются. «Старик, — говорю мужу, — кого-то собаки держат. Не иначе зверь на пасеку пришел». «А, брось, мол, вечно ты что-нибудь придумаешь. Какой может быть зверь? Спи. Полают — перестанут…» «Нет, — говорю, — если б никого не было, они по-другому лаяли бы». Встала, сняла со стенки ружье, зарядила патронами с пулей. Думаю, не хочешь вставать, так лежи себе, я сама пойду. Вышла, гляжу, плетется сзади в одном исподнем. «Давай, баба, ружье сюда, сам посмотрю!» Через какое-то время слышу — бах, бах! — палит. «Ну, что там?» «Ага, — отвечает, — есть. Сразу-то на дереве не разобрать было, промазал, а вторым снял — медведишко небольшой». Белогрудый медведь был, муравьятник, но хороший. Сала на ём на ладонь, да мяса два таза с него нарубила…
Дивно все это слышать от женщины: не всякий мужчина осмелится идти ночью на медведя, а тут все просто — взяла ружье, пошла. И я почему-то уверен, не поднимись за нею следом с постели муле, сама бы она справилась с этим делом.
— Здесь когда-то и тигр водился.
— Раньше были, теперь не слышно. Встречалась. Как-то пошла к сопке капканы проверять — зимой дело было, — смотрю, лежит поперек тропы, полосатый. Я назад-назад, да что есть духу домой. Прибегаю, так, мол, и так, тигра… А мне: «Это тебе почудилось. Откуда ей тут взяться? Что-нибудь другое, а не тигра». Я на своем: тигра! Пошли, следы посмотрели — тигра небольшая. В Биробиджан заявили, оттудова специалисты приехали, прошли по следам, говорят, такого им не взять живьем. Вот, мол, если будет где след тигрицы с детенышем, тогда сразу сообщайте, за это деньги уплатим. Ну, маленьких мы так и не видели, а большая как-то под самую избу пришла, полежала, наверное, собаку схватить хотела, потом огород обогнула, в сопки подалась. С тех пор не слыхать что-то…
Клавдия Степановна рассказывает, нанизывая один случай к другому, как бублики на нитку: где, когда, что случилось в лесу, кто какого зверя повстречал, как себя вел. Над одними трунила, другим сочувствовала. Одно в каждом рассказе звучало одинаково: медведь, изюбр, тигр выскочил ли, просто ли брел по тайге и повстречался с человеком. Тот либо со страху убежал за подмогой, либо сам не растерялся, пальнул. Уж это у всех, и никому в голову не пришло, что зверь-то у себя дома в заказнике и человеку тут — если по совести — обойти бы зверя с миром, так нет, стреляет.
— Привыкла я к лесу, — повторила хозяйка и вздохнула: — Не могу и подумать, как жить без него. Вот хожу и всякий раз думаю, как мне корень женьшеня найти. Не видела, какой он, вот беда. Говорят, будто на нем вместо цветка красные ягоды. Попадалась трава похожая, а он — нет ли, сказать не могу.
— Зачем он вам?
— Ну как же, лекарство из него хорошее, от всяких болезней помогает.
— Женьшеня здесь не ищите, не растет он тут. В Приморье он еще водится, да и то мало. А другие травы собираете? Какие?
Кажется, я нащупал тропку, по которой можно прийти к разгадке: не иначе, как лекарка она.
— Всякие травы я собираю: и ландыш, и борец, и валерьяну. Кому какая помогает. Одному травы, другому — березовые почки или гриб-чагу, третьему навар из омелы или бархатной коры требуется…
Мы живо разговорились о лекарственных травах, какие когда лучше собирать, как готовить, от чего какую применять. С малых лет меня тянуло к людям, которые умели понимать природу, умели пользоваться ее дарами — не теми, что лежат поверху — рыбой, мясом, а тайными ее силами, которые заложила она, запрятала в корни, травы, в живую ткань самых различных существ. Как правило, эти люди чуткие, любящие все живое, отзывчивые на чужую беду, наблюдательные, со своей особой мудростью жизни.
Этот наш разговор растопил последний ледок скованности, и я решил уточнить то, что мне уже стало ясным:
— Значит, понемногу знахарствуете?
— Господи, да разве я кому набиваюсь, неволю кого? Сами ко мне приходят, просят, найди им то, набери другое. Ведь городские, что слепые, под ногами добро будет валяться, не подымут, потому что не понимают…
Лесничий вернулся из поселка к обеду, принес хлеба и сахару. Худощавый, узкоплечий — одно плечо в войну покалечено, — с густо поседевшими волосами, но еще подвижный, как всякий таежник, он глядел чуть насмешливо: ну-ну, мол, толкуйте, знаю я вашего брата! Говорил он медленно, скуповато, без воодушевления. Удивляться не приходилось: люди незнакомые, с чего станет открываться?! Лишь к вечеру, после того как набились в помощники копать картофель на огороде и потом снова сошлись за столом, разговор наладился. Недаром говорится, что труд людей объединяет, а не праздность. И сказал нам лесничий, что если хотим увидеть зверя, то надо податься на солонцы, и объяснил, как туда дойти.
Сентябрьские деньки — если стоит погода — у нас на загляденье. Смело можно сказать — лучшая пора года. Поблагодарив хозяев за гостеприимство, мы утром вышли за ворота.
Последние клочья тумана таяли в нежарких ласковых лучах, над хребтом сияло чистое небо. Вдали, чуть различимая, мельтешила цепочка гусей. Вид улетающих на юг птиц почти всегда напоминает мне о неумолимо текущем времени, о том, что годы идут, а занимаешься чем-то не главным, и острая неудовлетворенность собой тревожит всякий раз душу. Но тут я только проводил гусей взглядом, до звона в ушах вслушиваясь в самую сладостную музыку — затихающую перекличку птиц, и совесть моя молчала. Чего мне еще желать? В природе свершается незримая схватка, и я нахожусь на переднем крае борьбы зимы с летом, могу наблюдать за ходом этого безмолвного сражения, ходить полем битвы и
