class="p1">«Что я могу ему дать?» — этот вопрос давил тяжелее всего.
Сталин не был человеком, который тратит время на пустые разговоры. Если он не выдал Мирослава сразу в НКВД, значит, видел в нём ценность. Каким бы абсурдным ни казался этот разговор, вождь действительно был готов его выслушать, даже если пока относился к нему с подозрением.
Но что он мог предложить? Современные знания о медицине? Да, он стоматолог, но разве это важно в 1935 году, когда врачи — это привилегия, а зубы лечат подручными средствами? Или же он мог предложить нечто большее — знания о будущем, о том, что ждёт этот мир, эту страну? Только стоит ли это делать? Разве можно рассказывать человеку, который управляет страной, о том, что произойдёт через несколько десятилетий? Не обернётся ли это против него самого?
Он устало закрыл глаза, чувствуя, как голова гудит от усталости. Мирослав знал одно — ему нужно выжить. Сохранить рассудок. Держать голову холодной, а язык — за зубами. Он пока не знает, какие силы вмешались в его судьбу, но ясно одно: назад пути нет. И если он хочет выбраться, то должен научиться играть в эту игру.
Тишина в комнате вдруг приобрела особый, ощутимый вес. Мирослав сидел на краю кровати, его пальцы нервно скользили по грубой ткани одеяла, но мысли больше не касались вопросов о будущем и прошлом. Его внимание захватил едва уловимый звук за дверью — глухие, осторожные шаги. Они приближались медленно, неторопливо, как будто кто-то намеренно старался не привлекать к себе лишнего внимания.
Он затаил дыхание, вслушиваясь. Вдали, за окном, мерно и глухо гудел завод, сливаясь с редкими криками дворников, отчищающих мостовую от грязи. Но эти звуки были фоном, привычной частью этой чужой эпохи, тогда как шаги за дверью — они были чем-то иным, чем-то, что явно касалось его. Кто-то стоял по ту сторону.
Мирослав осторожно поднялся с кровати, стараясь не издавать ни звука. Половицы под босыми ногами оказались на удивление холодными. Комната, хоть и была скромной, выглядела жилой: стол, аккуратно расставленные книги, даже простой железный стакан на подоконнике — всё это говорило о порядке и привычке к дисциплине. Но ни один предмет здесь не мог дать ответов на его вопросы.
Шаги снова раздались — теперь ближе. Мирослав резко замер, напряжённо прислушиваясь. Сердце его стучало глухо, будто отбивая тревожный ритм в пустом помещении. Лёгкая тень скользнула под щелью двери, как будто кто-то на мгновение замешкался, задержав дыхание. Мирослав почувствовал, как по спине пробежал холодок.
«Кто это был?».
Глупо думать, что просто слуга. Нет, этот дом не был похож на место, где снуют прислуга и работники. Здесь каждый шаг был выверен, каждый голос подавался чётко и строго, как будто сам воздух проникся дисциплиной, став частью общей системы.
Мирослав сжал кулаки, внутренне заставляя себя не поддаваться панике.
«Может, это Сталин? Или кто-то ещё следит за мной?».
Вопрос жёг сознание, наполняя его подозрениями. Если бы Сталин хотел что-то сказать, он вошёл бы прямо, без необходимости красться по коридору. Значит, это кто-то другой.
Шаги замерли. Несколько секунд — и тишина, пронзительная и тягучая, повисла в воздухе. Мирослав сделал глубокий вдох, шагнул ближе к двери, но прежде чем дотронулся до ручки, послышался другой звук — удаляющиеся шаги. Человек не спешил, но и не медлил, уходил уверенно, словно удостоверился в чём-то важном.
Мирослав прислонился к двери, прислушиваясь. Коридор снова затих. Только теперь, когда чужое присутствие отдалилось, он осознал, насколько быстро билось его сердце. Он не знал, что хуже — тот факт, что за ним наблюдают, или то, что он не мог определить, зачем.
Мирослав колебался. Шаги за дверью стихли, но осадок тревоги остался. Кто-то явно следил за ним. Он осторожно подошёл к двери и прислушался — тишина. Только приглушённый звук далёкого радио, чей голос лениво пробирался сквозь стены, и редкие отголоски жизни за окном: скрип телеги, проезжающий автомобиль, чей-то сдержанный разговор.
Он глубоко вдохнул, чувствуя лёгкий привкус пыли и давно не крашеного дерева, и медленно повернул дверную ручку. Дверь открылась бесшумно, и Мирослав увидел охранника. Альфа в военной форме стоял у стены, держа руки за спиной, взгляд его был прямым, внимательным, но в то же время непроницаемым. Форма на нём сидела чётко, начищенные сапоги отражали бледный свет лампы. Лицо строгого мужчины не выражало ничего — ни раздражения, ни интереса, лишь спокойное ожидание.
Увидев, что дверь приоткрылась, охранник резко повернулся к нему.
— Что-то нужно?
Мирослав почувствовал, как пересохло в горле. Этот альфа выглядел так, словно каждое слово стоило произносить обдуманно. Он не напоминал тех военных, что мелькали в новостях XXI века, и даже не тех, что стояли в карауле на старых фотографиях времён Великой Отечественной. В его фигуре было нечто хищное, почти осязаемая угроза, как у зверя, который спокойно сидит, но в любой момент может прыгнуть.
Мирослав прокашлялся, стараясь говорить ровно:
— Простите… вы не могли бы сказать, мне можно выходить отсюда?
Охранник молча смотрел на него несколько секунд, прежде чем качнуть головой.
— Товарищ Сталин приказал, чтобы вы оставались здесь до утра. Лучше закройте дверь и отдохните.
Голос у него был низкий, выверенный. Ни намёка на раздражение, но в его тоне чувствовалось: этот человек привык, чтобы его слушались. Спорить было бесполезно.
Мирослав сжал пальцы на дверной ручке, но не сразу её закрыл. Он чувствовал, что охранник смотрит прямо на него, но не с любопытством, а с чем-то другим, чем-то глубже, чем просто контроль. Как будто он не охранял его, а изучал.
— Понятно… — сдавленно произнёс Мирослав и медленно прикрыл дверь.
Сердце глухо стучало в груди. Он сделал несколько шагов назад, словно отодвигаясь от этой странной, давящей реальности, а затем опустился на кровать. Его пальцы дрожали, но не от страха — от осознания.
Мирослав отшатнулся от двери, но не сделал и шага. Он прижался к ней спиной, словно хотел слиться с деревом, раствориться в этой старой, потрескавшейся поверхности, исчезнуть. Сердце бешено колотилось, в ушах звенело, а перед глазами плясали темные пятна.
«Они держат меня здесь как пленника».
Мысль резанула сознание, пробежала по нервам ледяной дрожью. Он пытался дышать глубже, но воздух в комнате вдруг показался вязким,
