приходит благодать?
Он засмеялся. Засмеялся тихо, как смеются старые люди, которые видели смерть и не испугались.
– Когда ты перестаёшь её ждать.
– А что же тогда ждать?
– Ничего. Только быть. И остаться.
Теперь, когда уже трудно стоять на службе, я сижу сбоку. Слушаю, как молодой батюшка поёт: “Со страхом Божиим и верою приступите”. И вижу, как девочка, лет шести, идёт к Чаше. Ступает, как по льду. В глазах страх, в руках – пустой платочек. И я знаю: в её шаге – больше результата, чем во всех моих многословных проповедях.
Потому что результат – это не радость. Это доверие.
Когда у моего хождения в храм появился результат?
Когда я перестал искать его в себе – и начал видеть его в других.
Когда научился любить тех, кто не любит меня. Когда перестал объяснять – и начал слушать. Когда, наконец, понял, что быть рядом с Богом – это не состояние. Это выбор.
Каждый день. Без гарантий. Без света. Без награды.
И в этом выборе – жизнь. Настоящая.
Живая.
Христова.
А теперь пойду. Утреню пропели, а я всё пишу. Но если ты это читаєш, знай: не один ты так спрашиваешь. И если не видишь результата, это не значит, что его нет. Просто Он прорастает глубоко. И когда-нибудь, не зная как, ты вдруг простишь врага. Или не испугаешься тьмы. Или просто улыбнёшься, не потому что весело, а потому что свободен.
И вот тогда…
Тогда ты поймёшь: “Вот он. Вот он – плод моего стояния”.
+
Когда мне было двадцать шесть, я спросил у одного прозорливого старца:
– Батюшка, я хожу в храм, молюсь, исповедуюсь, читаю святых отцов – но душа, как болела, так и болит. Когда же, наконец, будет результат?
Старец посмотрел на меня вслепую, как смотрят те, кто видит не глазами, а сердцем:
– А ты зачем хочешь результат, сынок? Чтобы тебе полегчало? Или чтобы Богу стало радостно от тебя?
Я тогда не понял. Обиделся даже немного. Мне ведь казалось, что я – ревностный. Посты держу. Молитвы знаю. Да и учёба у меня была духовная, не так, чтобы просто. А он… как будто не оценил. А может – наоборот, слишком хорошо увидел.
С тех пор прошло больше сорока лет. И, знаешь, только недавно я начал понимать, о чём он говорил. Не умом – нет, ум и раньше догадывался. Но сердцем – только сейчас.
В юности, как и многие, я думал, что зависть – это порок глупых и злых людей. Умный, духовный, образованный – он ведь не должен завидовать. Он понимает, что каждый имеет свой путь. Что всё – по Промыслу. Что радоваться за другого – добродетель. Думал так… пока не стало болеть.
Не в чужую сторону – в свою. Я не испытывал злобы, нет. Я просто однажды не смог удержать слёз обиды, когда увидел, как молодого новоначального иерея прихожане обступили после службы. Обнимают, хвалят, просят благословения. А я, седой, уставший, стою в углу, и никто ко мне не идёт. Молча снял епитрахиль и ушёл в алтарь.
В этот вечер я не молился. Не мог. Казалось, что вся моя жизнь – впустую. Что все эти годы – труды, молитвы, ночные бдения, исповеди, книги – никуда не вели. Я чувствовал себя забытым. Как будто Бог прошёл мимо. Как будто я не нужен.
А потом – стыд. Такой, что сердце хотелось вырвать. Стыд не за чувство – за его причину. Я понял: я завидую. Завидую молодому батюшке, у которого горят глаза, который любим, которому улыбаются. Я же – как старая икона в темном углу. Почти забытая.
И тогда я вспомнил слова святителя Василия: “Зависть – это скорбь о благополучии ближнего”. Но я бы добавил: зависть – это скорбь о том, что ты сам – будто не живёшь. Что ты невидим. Что жизнь проходит мимо тебя.
Я пошёл к себе в келью. Долго сидел, не зажигая лампады. И вдруг из глубины сердца поднялся голос – не мой, тихий, но властный:
“А ты зачем служишь? Ради любви или ради признания? Ради Христа или ради того, чтобы тебя заметили?”
И в ту ночь я впервые сказал честно: “Господи, я завидую. Прости меня. Я слаб. Я пуст. Я хочу, чтобы любили – а не умею сам любить”.
И знаешь, в тот самый момент, в этой тёмной ночи, когда я наконец перестал оправдываться, перестал быть священником, монахом, пастырем – а просто стал ребёнком, которому сольно, тогда впервые за много лет я почувствовал: Он рядом. Не где-то там, не на иконостасе. А здесь. В тишине. В моей боли. В моём признании.
Вот тогда я понял: зависть – не просто грех. Это – диагноз. Это симптом того, что ты потерял ощущение себя как любимого сына. Не просто творения, не просто служителя – а именно любимого. Зависть – это тоска по любви.
Понимаешь, зависть не всегда кричит. Иногда она плачет. Иногда – молчит. Она может быть в том, как ты сравниваешь себя с другими. Как радуешься неудаче ближнего – не из злобы, а потому что тогда ты не так уж плох. Она прячется в мыслях: “А почему не я? А чем он лучше?”
Я знал одного монаха. Он был мудр, кроток, добр – но всё время тосковал. А потом признался: завидует брату, к которому едут паломники. “Я всё делаю, как надо, – говорит, – но его любят, а меня – нет”. И этот монах плакал, как ребёнок. Он не хотел славы. Он хотел любви.
А разве мы не все такие? Разве не это – наш общий плач с Адамом: “Я наг, и потому скрылся”? Мы боимся быть не нужными. Мы хотим быть принятыми. Мы хотим – быть.
Вот ты спрашиваешь: когда у моего хождения в храм появится результат? А я спрошу тебя: какой ты хочешь результат?
Если – утешения, мира, “чтобы стало легче” – не жди. Не потому, что Бог не даёт. А потому, что пока ты ищешь результата – ты ищешь себя, а не Его.
Но если однажды ты придёшь в храм – не чтобы получить, а чтобы просто быть, просто стоять перед Ним, как есть: со своей завистью, болью, растерянностью, тоской – вот тогда и будет результат. Тот самый, о котором говорил старец: Богу станет радостно от тебя.
Знаешь, я больше
