бы не было Авеля, которого он убил.
А что происходит здесь, в этой истории? Авраам пошел по пути греха. Но царь Авимелех, «в простоте сердца своего и в чистоте рук своих», не сделав Сарру своей наложницей, не дал Аврааму до конца оступиться, до конца свернуть на тот дурной путь, по которому он чуть было не пошел. Какой можно отсюда сделать вывод? Очень простой: если человек, в голову которого приходят грешные мысли, который уже готов согрешить, живет среди чистых и в простоте своей нравственных людей, то для того, чтобы грех, который он замыслил, расцвел, – просто нет атмосферы, нет условий, нет питательной среды.
Если бы царь Авимелех был сластолюбцем или распутником, то эта атмосфера была бы. Если бы он был человеком по натуре злым и непрощающим, такая атмосфера тоже возникла бы, потому что он разозлился бы на Авраама, узнав правду. И, быть может, даже убил бы его за то, что тот обманул царя, к которому пришел в качестве гостя. Но ни того, ни другого не получилось. Авимелех не сделал Сарру наложницей, Авимелех не разгневался на Авраама, узнав правду, узнав, что Авраам его обманул. Он только сказал: «Ты сделал со мною дела, каких не делают». Он только по-братски посетовал Аврааму на его обман, на обман, совершенный из трусости, но не разозлился. Простодушный, честный и не злой, Авимелех создает вокруг себя среду, в которой не получается согрешить, даже при желании.
20. Книга Бытия. Гл. 22. Ст. 1–14
И было, после сих происшествий Бог искушал Авраама, и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я. Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе. Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения, и встав пошел на место, о котором сказал ему Бог. На третий день Авраам возвел очи свои, и увидел то место издалека. И сказал Авраам отрокам своим: останьтесь вы здесь с ослом; а я и сын пойдем туда и поклонимся, и возвратимся к вам. И взял Авраам дрова для всесожжения, и возложил на Исаака, сына своего; взял в руки огонь и нож, и пошли оба вместе. И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему, и сказал: отец мой! Он отвечал: вот я, сын мой. Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой. И шли далее оба вместе. И пришли на место, о котором сказал ему Бог; и устроил там Авраам жертвенник, разложил дрова, и, связав сына своего Исаака, положил его на жертвенник поверх дров. И простер Авраам руку свою, и взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам! Авраам! Он сказал: вот я. Ангел сказал: не поднимай руки твоей на отрока, и не делай над ним ничего; ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня. И возвел Авраам очи свои, и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна, и принес его во всесожжение вместо (Исаака,) сына своего. И нарек Авраам имя месту тому: Ягве-ире. Посему и ныне говорится: на горе Ягве усмотрится.
Быт 22:1–14
Кровавые человеческие жертвы приносились всеми без исключения древними народами. Обычай приносить в жертву своих сыновей, в особенности же старшего сына, существовал и у иудеев, причем существовал очень долго, вплоть до 621 года до Рождества Христова, когда отмены его добился царь Иосия. Об этом рассказывает Четвертая Книга Царств в своей двадцать третьей главе. Этот обычай обличали пророки Исайя, Иеремия, Иезекииль, но, тем не менее, несмотря на гневные слова, которые дошли до нас в пророческих писаниях, несмотря на ту боль, которую вкладывали пророки в свои слова, обычай этот всё равно сохранялся. Вот что говорит пророк Иеремия в девятнадцатой главе своего пророчества:
И скажи: слушайте слово Господне, цари Иудейские и жители Иерусалима! Так говорит Господь Саваоф, Бог Израилев: вот, Я наведу бедствие на место сие, о котором кто услышит, у того зазвенит в ушах, за то, что они оставили Меня и чужим сделали место сие, и кадят на нем иным богам, которых не знали ни они, ни отцы их, ни цари Иудейские; наполнили место сие кровью невинных, и устроили высоты Ваалу, чтобы сожигать сыновей своих огнем во всесожжение Ваалу, чего Я не повелевал и не говорил, и что на мысль не приходило Мне.
Иер 19:3-5
Бог устами Своих пророков гневно обличает язычество, которое проникает в среду народа Божьего, гневно обличает эти человеческие жертвоприношения, которые есть подражание мерзостям язычников, а иудеи и даже их цари, как, например, Ахаз или Манассия, продолжают приносить своих собственных детей в жертву. Итак, такого рода жертвоприношения были нормой. Они не казались никому чем-то страшным, кровавым или удивительным: они были в порядке вещей. Но здесь, в Книге Бытия, вопрос неожиданно приобретает новое звучание.
Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения, и встав пошел на место, о котором сказал ему Бог. На третий день Авраам возвел очи свои, и увидел то место издалека. И сказал Авраам отрокам своим: останьтесь вы здесь с ослом; а я и сын пойдем туда и поклонимся, и возвратимся к вам. И взял Авраам дрова для всесожжения, и возложил на Исаака, сына своего; взял в руки огонь и нож, и пошли оба вместе.
Быт 22:3–6
Исаак, в отличие от нас, читателей Библии в ХХ веке, прекрасно понимает, зачем отец его взял нож и к чему идет дело.
Он, и никто другой, должен быть принесен в жертву, – это ясно, это очевидно. И, тем не менее, какое-то особое чувство шевелится в его сердце. И вот тут он неожиданно спрашивает своего отца: «Вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?»
А что происходит в это время в сердце Авраама? В нем идет страшная внутренняя борьба; мы даже не можем представить себе, какая. Он, Авраам, любит своего сына, своего единственного сына, обещанного
