еды и домашнего уюта. Я буду стоять в его рубашке, которая спускается мне до колен. Он подойдет ко мне сзади, обнимет за талию, мягко поцелует в шею, и в этот момент мир снова исчезнет, оставляя нас двоих.
Я бы сказала «да», и бросилась к нему в объятия. Мы бы решили обойтись без пышностей и просто отправились в ЗАГС.
В моих мечтах на мне будет простое белое платье, а на нем — массивные черные ботинки, кожаный жилет и белая майка без рукавов.
Через час после церемонии мы вернулись бы во двор его семьи. Там нас уже ждал бы небольшой уголок праздника — скромная площадка, где всё было устроено с любовью. Мы бы смеялись от души, пели песни, пили дешевое пиво и обменивались взглядами полными любви.
— Скажи мне, поэт, чего ты хочешь? — голос Массимилиано вырвал меня из грез.
Вопрос звучал расплывчато, но я сразу поняла, о чем он. Массимилиано спрашивал о свадьбе, а не о том, чего я на самом деле хочу. Мне бы хотелось, чтобы он задал другой вопрос. Тогда я бы сказала ему правду. Сказала бы, как сильно я хочу выйти из этой комнаты. Уйти и никогда не возвращаться. Хочу снова жить в своем маленьком городке, спать в старом фургоне, работать барменом в уютном пабе, где все друг друга знают, и танцевать со Сьюзан до упаду субботними вечерами. А еще, как мне хотелось закурить. Но больше всего на свете я мечтала о том, чтобы повернуть время вспять и стереть всё, что он сделал со мной.
Я хотела многого, но только не свадьбы, которая, казалось, была неизбежной. Вместо этого я ответила:
— Я хочу того же, чего хочешь ты, — мой голос прозвучал тихо, почти с придыханием.
Я перевела взгляд на женщину, стоявшую в стороне, а затем опустила глаза на тонкие простыни, что укрывали меня. Честно говоря, я была готова согласиться на свадьбу, которая станет воплощением его мечты. На всё, чего бы он ни пожелал. Но я отказывалась делить видение идеальной жизни с этим несовершенным мужчиной.
— Я хочу чертовски многого, поэт. В том числе — дать тебе именно то, чего ты желаешь.
— И как ты себе это представляешь? Я хочу того, чего хочешь ты, а ты хочешь того, чего хочу я, — не смогла сдержать смех, качая головой от этой нелепости.
— Ладно, — выдохнул он. — Я скажу тебе, чего ты меня заставляешь хотеть. Я хочу… — он сделал паузу, — жениться на чертовом пляже, на ебучих Гавайях.
Я замерла, а он продолжил рисовать картину, которую я не ожидала услышать от него:
— Будет двадцать стульев. Только для самых близких. Для твоих родных и друзей, и для моих. Солнце уже будет садиться, и где-то вдалеке будут слышны смех детей, играющих в мяч на пляже, и шум ветра в пальмах. Но главное — мягкий шепот волн, как тихая музыка. Я хочу, чтобы тебя к алтарю вела Луан, потому что ты женщина, воспитанная женщиной, которая тоже была воспитана женщиной. А Луан заслуживает быть рядом в этот момент, потому что она часть тебя. На тебе будет платье. Красивое. Длинное, пиздец длинное. Белое такое, что оно будет светиться в лучах заката. Ты будешь воплощением мечты, которой ты и являешься.
На мгновение он замолчал, но потом добавил:
— А из местного бара придет певец и исполнит «La Vie en Rose». А я... я буду ждать тебя там, в самом конце этого гребаного прохода.
Я не могла найти слов. Даже если бы захотела, не смогла бы. Его слова были прекрасны, идеальны, словно отражали меня — той, которая всегда любила поэзию и видела красоту в природе. От его слов у меня на глаза навернулись слезы. Я медленно моргнула, чувствуя, как его откровение повлияло на меня, и позволила себе впитать каждый звук его голоса. Он был мягким, глубоким, тягучим словно мед, обволакивающий каждую фразу. Пожалуй, это было самое совершенное, что я когда-либо слышала.
Он говорил медленно, вдумчиво, как будто ему было важно, чтобы я поняла всё правильно. Говорил так, словно читал строки из моих собственных стихов, и я молча сидела, позволяя его словам мягко омывать меня.
И в тот момент я поняла — он был прав. Я действительно хотела того же, что и он.
Его слова открыли мне глаза на то, о чем я забыла. Напомнили мне о том, какого мужчину я искала. Романтичного. Того, кто увлечет меня за собой, о котором я даже не мечтала. Того, кто заставит поверить в чудо.
Но несмотря на это, правда была очевидна. Я знала, что он не был таким человеком, и мне следовало бы не обманывать себя. И всё же, этот момент… он был таким глубоким, что лишил меня дара речи. Я не знала, что ответить.
— Вот чего я хочу, поэт.
Еще до того, как я открыла глаза, я почувствовала — что-то изменилось. Это было не похоже на уми...
Еще до того, как я открыла глаза, я почувствовала — что-то изменилось. Это было не похоже на умиротворяющие присутствие Нирваны, или малышки Мэри. Нет. воздух был удушающим. Я ощущала присутствие, от которого кровь стыла в жилах. Только один человек мог вызывать во мне такую реакцию. Только он. И именно из-за него я сейчас лежала в этой постели.
Однако самым странным было не это, а мягкое прикосновение его грубой руки к моей щеке, словно он осторожно сметал с кожи пылинку. Я ненавидела то, как непроизвольно тянусь к нему. Мои глаза медленно открылись, и я увидела знакомую настенную роспись, но на этот раз я не стала рассматривать ее. Вместо этого я повернула голову и встретила его холодный взгляд. Он сидел в том же кресле, в котором обычно сидит Нирвана.
Массимилиано сидел напротив, внушительный и величественный, с его ростом в 195 сантиметров и почти звериной силой. Он был настоящим чудовищем, великолепным и пугающим одновременно. Он причинил мне такую боль, что не передать словами, но почему-то всё вокруг будто исчезало, оставляя в центре моего внимания только его. Как такое возможно? Как тот, кто стал причиной моего разрушения, мог одновременно быть тем, из-за кого мне казалось, что я снова могу дышать? Или это просто мое воображение и поэтическая натура играли со мной злую шутку?
Я почувствовала, как глаза наполняются слезами от ощущения его пальцев на моей коже — холод
