низкого чина, прирожденный здесь или иноземец, хотя другой кто, словом, делом, знаками или иным чем к тому побужден и раззодорен был, отнюдь не дерзал соперника своего вызывать, ниже на поединок с ним на пистолетах или на шпагах биться. Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вызыватель, так и кто выйдет, имеет быть казнен, а именно повешен, хотя из них кто ранен будет или умерщвлен, или хотя оба не ранены от того отойдут. А ежели случится, что оба или один из них в таком поединке останется, то их и по смерти за ноги повесить.
И в простых драках, и в поединках – любом неформальном действии – Петр прозревал некий импульс, который может вывести солдат и офицеров из состояния дисциплинарной скованности и создать неконтролируемую ситуацию.
В напряженной атмосфере массового недовольства реальность воинского мятежа ощущалась особенно остро.
Ненадежность солдат возрастала до критического уровня во время масштабных бунтов в любом конце государства. В 1705 году с трудом удалось не допустить мятеж гарнизона Царицына и его присоединение к восставшей Астрахани.
Внимательно изучавший подобную проблематику историк Пол Бушкович, использовавший материалы, до него не вводившиеся в научный оборот, писал:
«Астраханское восстание было опасным, и похоже, что зимой 1705/06 г. оно по-настоящему напугало и Петра, и все высшие сословия. Царь даже приказал приостановить действие указов о бородах и иноземном платье в городах Нижней Волги. Бунт возник в то время, когда отношения Петра с русской элитой оставались плохими. Новый датский посол Георг Грунд доносил, что восстание страшно и само по себе, но в довершение всех бед „дворянство не слишком рвется воевать и думает, что это значит тратить большие усилия и подвергаться опасности понапрасну, тогда как гораздо лучше оставаться дома и заниматься собственными делами“»[58].
Подобные наблюдения покрывают все временно`е пространство Северной войны.
Надежный свидетель, английский посол Чарльз Уитворт писал в донесении от 13 июня 1705 года, рассказывая о тяжелых отношениях Меншикова, желавшего полновластно распоряжаться в армии, с фельдмаршалами Огильви и Шереметевым: «В особенности, однако, следует опасаться, как бы при первой неудаче здесь не вспыхнуло серьезного мятежа среди дворян».
А в донесении от 6 октября 1705 года он же писал из лагеря русской армии под Гродно: «Мятеж, поднятый в Астрахани горстью стрельцов, совершенно подавлен 〈…〉. Мятеж этот, не будь он так счастливо подавлен в самом начале, мог повести за собой крайне опасные последствия, так как недовольство русских всеобщее». (Уитворт вскоре понял, что полученные им сведения неверны, и затем описывал реальное состояние дел относительно астраханского мятежа.)
Иоганн Готхильф Фоккеродт, многолетний секретарь прусского посольства в Петербурге, зафиксировал в более поздний период весьма радикальные настроения среди армейского офицерства:
«Из-за какого-то честолюбия государя, а то так и министра, сосут кровь у крестьян, заставляют лично служить, да не так, как прежде, – пока длится война, а многие годы подряд, вдали от дома и семьи, приходится влезать в долги, а имение отдавать в воровские руки приказчика, который так его обчистит, что если и посчастливится по старости или по болезни получить отставку, так и то не приведешь хозяйство в порядок до самой смерти».
И если подобные настроения характерны были для офицеров (дворян), то легко себе представить, насколько сильнее были они у солдат.
Особенно обострилась ситуация во время булавинского восстания. Письма Петра этого периода полны тревоги. Прежде всего – из-за настроений в армии.
3 ноября 1707 года он писал Меншикову: «Извольте иметь осторожность от тех, которые у вас есть в армии; не худо, чтоб у них у всех, которые у вас, лошадей отобрать до времени для того, чтоб не ушли туда же».
То есть царь предлагает спе´шить кавалерийские полки, чтобы те не ускакали к булавинцам.
9 мая 1708 года Петр писал азовскому губернатору И. А. Толстому: «…нет ли какой блазни у вас меж солдаты, также (от чево, Боже, сохрани), ежели Черкаской не удержитца, имеешь ли надежду на своих солдат?» И вскоре после этого – тому же Толстому: «Как возможно храни гарнизоны от прельщения, для чего и денег не жалей».
Командовавший в Казани П. И. Хованский писал Петру в июне 1708 года: «Драгунского полку солдаты у меня в полку ненадежны».
Немалое число бежавших солдат оказалось в рядах восставших астраханцев, а позже – булавинцев.
Для устрашения возможных беглецов или бунтовщиков в рядах армии были предусмотрены самые изощренные наказания.
Исследователь, специально занимавшийся этой проблематикой, писал:
Наиболее эффективной мерой наказания в тех условиях, по мнению Петра, являлась смертная казнь, которая делилась на обыкновенную и квалифицированную. К первой относились: отсечение головы, повешение, расстрел (аркебузирование), которые применялись исключительно к военным преступникам. К квалифицированным видам смертной казни, применявшейся за наиболее серьезные преступления, относились: четвертование, колесование, сожжение, посажение на кол, залитие горла расплавленным металлом.
Значительное распространение имели калечащие наказания. К болезненным наказаниям относились: битье кнутом, батогами, плетьми и розгами. Число ударов законом не определялось, и потому смертельный исход был делом обычным. По существу, это было замаскированным видом смертной казни. Впервые в уголовном праве появилось наказание шпицрутенами 〈…〉. Демонстративные действия устрашающего характера были довольно распространенной воспитательной мерой. Особенно часто они применялись, когда тяжелые условия похода приводили к снижению дисциплины. Так, по возвращении из Прутского похода, по приказу Петра на каждом ночлежном пункте строились виселицы как предупреждение о немедленной казни без суда за попытку побега[59].
Но и эти беспощадные меры не обеспечивали полной надежности армии.
Во время сражений солдаты и офицеры дрались, как правило, самоотверженно, когда ими профессионально командовали, но на рутинную службу и на условия таковой смотрели как на тяжкий крест. Дезертирство, несмотря на все меры устрашения, было подлинным бичом армии.
24 декабря 1708 года (армия Карла XII уже на Украине) Чарльз Уитворт доносит в Лондон:
«17 декабря я имел честь сообщить о чрезвычайной деятельности царя по приведению в порядок дел в Москве: советы собирались ежедневно, без перерыва, военные распоряжения для предстоящей кампании закончены, между прочим сделано распоряжение об организации дополнительного двадцатитысячного войска и пополнения армии тридцатью тысячами новобранцев. Так как прошлого года военных действий происходило мало или, можно сказать, вообще не происходило, можно было бы удивляться, каким образом в полках могла оказаться такая убыль людей, если бы не слухи о беспорядочном ведении дела кавалерийскими офицерами в Великой Польше. Драгун осталось около 16 тысяч из 30 тысяч: рекруты набирались силою, поэтому множество солдат бежало; например, из одного драгунского полка, недавно отправленного отсюда в Петербург,
