предупреждал Чичерина Иван Михайлович Майский. Так или иначе, агентов признали ненужным балластом и отказались от связи с ними, а Зарубину, оставшемуся без оперативной работы, настоятельно посоветовали искать новые контакты. Это у Степана Федотовича не получилось. То ли таланта к разведке не было, то ли занят он был по своей основной работе сверх меры, да и учить японский, – что у него получалось лучше всего, – продолжал неустанно. К тому же характер у него, видимо, был неподходящий не только для обретения новых полезных связей среди интересных для разведки японцев, но для общения с сослуживцами в консульстве.
В следственном деле Степана Федотовича подшиты его жалобы на соседей по жизни в советской колонии, вызванные банальными бытовыми неудобствами. Писал он, минуя начальство в Токио, сразу в Москву – в Наркомат иностранных дел. Наибольший скандальный размах приобрела история с собакой генконсула Петра Петровича Краузе – бывшего латышского стрелка и военного разведчика с большим опытом оперативной работы. Хозяин выгуливал пса в консульском саду, где тот, естественно, справлял и свои собачьи нужды. Маленький сын Зарубина Володя однажды вляпался в д… и пожаловался папе. Тот решил выяснить отношения с консулом в эпистолярном виде и отправил жалобу в Москву, в НКИД. Там к истории с собакой не отнеслись с тем пониманием, на которое рассчитывал Зарубин, и следующая жалоба полетела уже прямиком из Кобе в ЦК ВКП(б) – предполагалось, что в д… будет разбираться сам товарищ Сталин. Эпопея с собачьими экскрементами и сыном переводчика закончилась ничем, но очевидно, что друзей после скандала у Степана Федотовича не прибавилось.
Это стало ясно уже очень скоро, когда сотруднику внешней контрразведки, работавшему в консульстве, поступила информация о том, что жена Зарубина – Вера Тимофеевна – часто бывает в городе, где, помимо решения рабочих вопросов (вроде бы она нашла работу по своей медицинской специальности), встречается с неким бывшим белым офицером, эмигрировавшим в Японию и оставшимся жить в Кобе. Одновременно Зарубин отправил в Москву письмо, в котором обвинил одного из разведчиков, работавших в консульстве, в адюльтере. Началось расследование, супружескую неверность шпиона не подтвердившее. Однако, поскольку одновременно началась негласная проверка самого Степана Федотовича, выяснилось, что как раз его-то отношения с женой сотрудника резидентуры военной разведки в консульстве выходили далеко за рамки чисто служебного общения. И как раз в это же самое время поступило сообщение о попытке вербовки японскими спецслужбами жены самого Зарубина – через того самого эмигранта.
Сегодня уже невозможно ни опровергнуть, ни подтвердить ни одно из прозвучавших тогда обвинений. Трудно это было сделать и тогда, на месте – в 1937-м, в Кобе. Но какие-то решения необходимо было предпринять, и Зарубина с семьёй для страховки отправили сначала в консульство в Хакодатэ, а затем вернули на родину – уже на следствие.
«В октябре 1937 г. внезапно отозван вместе с семьёй в Москву под предлогом проверки партийных документов ЦК ВКП(б). На самом деле отзыв инициирован резидентурой ИНО НКВД в Японии (И.И. Журба) в связи с информацией о попытке вербовки японской полицией с помощью шантажа жены Зарубина»54.
Из-за того, что главной подозреваемой в этом деле стала Вера Тимофеевна, а не сам Степан Федотович, по приезде в Москву первой была арестована она – 7 (по другим данным – 11) января 1938 года. И только 24 марта взяли Зарубина.
«Отсутствие»
Владислав Дунаев передавал рассказы Степана Федотовича о тех событиях следующим образом:
«Время, проведённое в Бутырке, сам Зарубин обозначал как “отсутствие”. Об этом “отсутствии” ему приходилось писать каждый раз, когда возникала необходимость подачи документов в отдел кадров. Уже из рассказов детей Степана Федотовича я узнал, что в тюрьме ему не давали спать, избивали, “пытали водой”, добиваясь признания в шпионаже в пользу Японии. Веру Тимофеевну взяли за два месяца до ареста мужа. Должны были взять и пятилетнего сына, но отец вовремя переправил Володю к брату жены в Солнечногорск, где мальчику удалось затеряться.
И Степан Федотович, и Вера Тимофеевна отрицали какую-либо вину, тем не менее жену Зарубина осудили на восемь лет и в мае 1938 года с началом навигации отправили на Колыму. Самого же Зарубина безо всяких объяснений внезапно освободили в сентябре 1939-го»55.
На самом деле (или как это следует из материалов следственного дела) Зарубина сначала держали в Таганской тюрьме, потом перевели во Внутреннюю на Лубянке. Это важно, поскольку перевод на Лубянку говорил об интересе к его делу, к нему самому, а это давало шанс на выживание. Семь раз Зарубина вызывали на допросы. Первый – установочный: заполнение анкеты, выявление социального положения (его анкете каждый следователь позавидовал бы), туманных, потенциально «изменщицких» мест в биографии (любая загранкомандировка подходила для этого как нельзя лучше). 31 марта на втором допросе под угрозой пыток Зарубин признал все выдвинутые против него обвинения. 9 апреля он подтвердил признание – для уверенности следователя, но спустя четыре месяца – 16 августа вдруг отказался от ранее данных показаний. И потом – 21 декабря 1938-го, 15 и 27 февраля 1939-го снова и снова упорно не признавал себя виновным.
Помимо самого Зарубина, по его делу «допрашивались»:
«– Краузе Пётр Петрович, бывший генеральный консул СССР в Кобэ. Расстрелян через три дня после допроса, 2 февраля 1938 года;
– Пичугин (Брагин) Пётр Михайлович, бывший секретарь консульства в Кобэ, сотрудник НКВД;
– Полозова Ольга Семёновна, тёща Степана Федотовича;
– Журба (Шебеко) Иван Иванович, секретарь консульства СССР в Кобэ, резидент ИНО НКВД в Японии. Расстрелян 2 февраля 1940 года»56.
Никакой содержательной нагрузки допросы эти не несли – в них изначально не было заложено никакого смысла, кроме исполнения плана. Человек был либо нужен для работы, либо нет. Либо ему везло, либо он погибал. Степан Зарубин попал в первую группу. Повезло. Следствие шло долго. Печально знаменитый среди востоковедов приказ № 00593 «О харбинцах» к весне 1939 года оставил без переводчиков не только народное хозяйство, но и военную разведку, органы НКВД. Выживших следовало сгруппировать в специализированные «шарашки», а дальше решать вопрос о необходимости удержания переводчиков в тюрьмах в зависимости от степени их информированности и нужности для службы родине.
25 мая 1939 года было вынесено постановление о прекращении следствия по делу Степана Зарубина. В тюремной «шарашке» его продержали всё лето – он в это время занимался переводами на русский язык японских военных документов. На свободу Степан Федотович вышел 5 сентября. Жена Зарубина, в отличие от него, следственный конвейер прошла быстро, осуждена была ещё 14 мая 1938 года и успела попасть в лагерь, где работала врачом. Посадили её раньше, а выпустили позже мужа – 17 января 1940 года.
До войны оставалось чуть больше года, но воссоединившейся семье Зарубиных повезло снова. Степан Федотович встретился со своим давним
