армии. Ну а вы, мадам, я так понимаю, племянница самого генерала Антона Ивановича Деникина.
Анна положила в чугунок недоеденную картофелину, отряхнула руки.
– Мне нужно переодеться с дороги, – сказала она.
– Извольте.
Взяв свой узелок и бросив на Льва Николаевича загадочный взгляд, она скрылась за печкой. А когда вышла в форме Корниловского бойца, Зиньковский и Талый аж присвистнули. «Хороша, бестия», – вырвалось у Кости.
– Ничего не скажешь, барышня, форма корниловца вам очень к лицу, – сказал Лёва и облизнул свои большие, лягушачьи губы.– Ну а теперь расскажите нам, будьте любезны, где же вас комиссары, такую красивую, взяли. Почему красные решили, что Махно в Тарасовке, хотя теперь он в Ольшанке и каким образом перебрались через фронт.
– Сразу столько вопросов, – помотала головой Анна и огладила свою выступающую в черной форме грудь.– А может я давно мечтала с Батькой лично познакомиться, да случая не было. Ха-ха. Говорят, красавец, глаз не отвесть.
Зиньковский и Талый на этот раз ухмыльнулись.
Белоглазова рассказала, что служила помощницей начальника Военно-технического управления армии генерала Врангеля. В боях не участвовала, составляла разные бумаги, в частности, накладные на оружие и боеприпасы, получаемые в том числе от союзников. Иногда вместе с офицерами управления сопровождала обозы с оружием. Во время одного такого «обоза» и напоролись под Харьковом на красных. Всех офицеров убили, а её захватили в плен. Хотели уж пустить по рукам, но её узнала сокурсница по Московскому Александровскому военному училищу- графиня Инна Самойлова, служившая у красных. Она и рассказала комиссарам, что пойманная ни кто иная, как племянница самого генерала Деникина. Отвезли в штаб к командарму Егорову. Обращались вежливо, хорошо кормили. А затем вдруг решили отдать батьке Махно. От Шилова, уже в дороге, она узнала, что является своеобразным подарком Нестору Ивановичу, для налаживания расстроившихся отношений красных с махновцами. Больше она ничего не знает и знать не желает.
– Надоела война, хочется любви, – заключила короткий рассказ Анна и опять загадочно посмотрела на Зиньковского.
– Любви, значит. Хм. Документы какие-нибудь есть? – спросил Шилова Лёва.
Бекасов достал из-за пазухи тряпичный сверток, развернул, протянул Зиньковскому книжку красноармейца за подписями командующего и комиссара 14-ой армии. Лёва внимательно прочёл, кивнул.
– А ваши бумаги?
Анна похлопала себя по нагрудному карману:
– У самого сердца держу.
Начальник контрразведки развернул сложенный вчетверо листок. Слева штамп: «Дежурный генерал штаба Добровольческой армии, общее отделение, июня 5-го дня 1919 года, №152345, город Таганрог». Внизу довольно приличная фотография владелицы документа- Анна что-то пишет за столом. Справа: «Удостоверение. Предъявитель сего поручик Деникина Полина Николаевна есть действительно помощник начальника Военно- технического управления Добровольческой армии, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется».
– У красных посолиднее бумаги, – сказал Задов.– С документа начинается самоощущение силы личности. Отсюда до Харькова верст четыреста будет. Вы что же столько на телеге тряслись?
– Нет, конечно, – ответил Бекасов.– На бронепоезде добрались до Елисаветграда, а там уж бричку взяли. За 15 рублей с кобылой. В Ставке известно, что Батька теперь в Ольшанке обретается, туда и ехали. В Бобринце узнали у местных, что сейчас Махно в Тарасовке.
– Люди пуще сорок, все знает! А чего ж до Бандурки на паровозе сразу не доехали?
– Так пути за Новоглиняной разобраны.
– А-а.
– Так.
– Ну раз так, тогда ладно. Письмо-то Егоров Нестору Ивановичу какое прислал?
Полковник Васнецов думал над составлением такого письма. Подделать почерк красного командарма было не трудно, в армии полно бывших письмоводителей, но выглядело бы это не логично с точки зрения большевиков. Вдруг под Елисаветградом посыльные попадут в руки белых и задумка Егорова – вновь подружиться» с Махно, провалится.
– Депеша только на словах, – ответил ротмистр.
– Ну и что же, Шилов, ты должен сообщить Батьке? Кстати, неужели тебе одному доверили… такое сокровище? Баба видать огонь, для такой связанные ручки пустяк.
– Почему одному? Троим. Только Трофим Ефимов со Степаном Колодным за Днепром до своих куреней подались, сказали, что надоели им хуже горькой редьки и красные, и белые.
– Во как! – всплеснул руками Зиньковский.– Казакам, видите ли, воевать надоело, домой охота, а кто с бандами Деникина сражаться будет? Мы что ль только, анархисты-коммунисты? – Лёва посмотрел на Анну, подмигнул ей.– Никакой у вас, красноармейцев, нет революционной сознательности. Не войско, а сплошное недоразумение. Не удивительно, что белые бьют вас по всем фронтам. Так что тебе велено Батьке на словах передать?
– Только Нестору Ивановичу Махно лично и велено передать, более никому, – ответил Бекасов. Достал кисет, клочок газеты. Задов протянул ему пачку папирос «Нарзанъ» фабрики С. Габая.
Ротмистр благодарно кивнул, взял папиросу, понюхал:
– Хорошо живете, хлопцы, может остаться у вас?
– А тебя никто и не отпускает, – сказал молчавший все это время рябой Костя.
– Лично Махно передать словесное послание, значит. Хм. Только вот какая незадача, нет его в Тарасовке, седмицу не было.
Задов расплылся в своей лягушачьей улыбке, а потом резко ударил кулаком по лицу Бекасову. Тот упала с лавки, высоко задрав ноги. Над ним встал Лёва. Потряс отбитой рукой в двух массивных золотых перстнях. Вынул из кобуры наган, взвел курок:
– Или ты, сморчок вялый, выкладываешь всё, что вы задумали в своей деникинской контрразведке, или я твои мозги по полу разбрызну.
– Одних моих мозгов мало будет для живописной красоты.– Бекасов утер рукавом гимнастерки черную кровь, вытекшую из носа. В другой руке его появилась британская граната.– Костя сказал, что на встречу с приличными людьми идём, обманул, гад.
Лица Зиньковского и Талого побелели, вытянулись, взгляды застыли на бомбе. Оба знали, что граната Миллса взрывается через 4 секунды после выдергивания кольца, но нередко детонация происходит и через две секунды. Шансов убежать никаких. Анна же оставалась абсолютно спокойной. Подошла к Лёве:
– Как вам, анархистам, последователям великого Кропоткина, не стыдно так обращаться с приличными людьми, – сказала она укоризненно. – К вам со всей душой, а вы ведете себя как последние басалаи. Деникинская контрразведка не настолько наивна, чтобы вести такую дешевую игру, рисковать при этом племянницей самого Главкома. Погорячились и будет. Шилову и вправду велено открыться только руководителю Повстанческой армии Нестору Махно. Он славный солдат и не может нарушить приказа. За что же вы его бьете?
Анна нагнулась к лежащему на полу ротмистру, вынула из его рук гранату, положила её на стол рядом с картошкой. Тронула двумя пальчиками плечо Задова:
– Вы же в баню собирались? Вот и идите. А приедет Махно, я сама изложу ему послание Егорова.
На лице Лёвы появилась вымученная улыбка:
– Откуда же вам, мадам, известно о планах комиссара?
– Шилов поведал. Мы с ним четыре дня и четыре ночи вместе были, вот в одну из ночей, когда я лежала на его плече, он и сболтнул что ему велено передать Батьке. Ну а руки мне в пути связывал на всякий случай, говорит, бабам никогда не следует полностью доверять.
– Что верно, то верно, – рассмеялся Задов. Помог Бекасову подняться. – Ладно, отдыхайте покуда. Дама здесь останется, Шилова в курятник. Костя, головой за них отвечаешь. Нестор приедет, разберётся.
– Слушаю, Лёва, – кивнул лысой головой Костя.
Когда дверь за Талым, Задовым и Бекасовым закрылась, Анна легла на лавку. Напоследок Костя обернулся, почесал подбородок, подмигнул.
Отвернулась к стенке, чтобы якобы подремать-знала что за ней подсматривают- но на неровной лавке лежать было неудобно. Встала, вновь села за стол, принялась есть картошку. Была уверена, что скоро за ней придут. Так и произошло.
Часа через два вошел Костя, сказал что Лёва ждет её в бане.
Она подошла к Талому, приблизила к нему своё лицо.
– Вот с тобой бы я с удовольствием попарилась, Задов страшен. От него могилой тянет. Понравился ты мне, – сказала Белоглазова. Схватила Костю за уши, притянула к себе, впилась своими сочными губами в его обветренный рот.
Глаза Талого чуть не выскочили из орбит. Он засопел волосатым, дурно пахнущим носом, затрясся, словно от лихорадки. Освободившись, широко раскрыл рот, будто задыхающийся на воздухе
