тут выпендриваешься!»
Эти слова меня убили наповал, отчего я вскричала на улице, глядя в глубину чёрного неба, с которого падали ледяные капли дождя: «У меня умер брат, а вы мне про приют! Какой, к черту, приют? Какой, к черту, детский дом? Боже, за что?» После чего я вся в слезах закричала на бабушку, чтобы она шла к детям и не прятала голову в песок, когда угрожают домом милосердия ее внукам! Мой вид ее перепугал, и она убежала в здание, как напуганная кошка, а я осталась на улице и, сразу позвонив папе, рассказала обо всем, захлебываясь слезами.
Небо уже окончательно поглотила ночь, а мрачные тучи казались очень тяжелыми, и казалось, что они вот-вот упадут на город, разрушая дождевой водой все на своём пути. Мне было плохо, я рыдала под дверью Калачёвского педиатрического отделения, а дождь с огромной жестокостью бил по моему лицу, а на моих устах не звучало имя моего Сережи. Я ждала папу и молила богов забрать меня к себе, но дождь давал понять, что мне там не место, быстро усиливаясь. Проходившие мимо люди с жалостью смотрели на меня, в то же время болтая о своём. Постепенно я соскользнула по стене больницы и села на корточки; обливаясь слезами, смотрела на сияющий свет фонарного столба.
Вскоре увидела Витину маршрутку, которая подъехала к шлагбауму, и я побежала навстречу ей, за защитой нашего отца. Стоило ему открыть дверь, как я вскричала: «Папа, они говорят, что заберут детей в детский дом! Эта баба совсем ненормальная!» Он попросил меня не кричать, но это было сильнее меня. Моё сердце сжималось от боли, а душа рвалась на куски. Мой брат умер, а других хотят отобрать у семьи, и еще этот холод, не позволяющий вдохнуть. Как мне необходима была поддержка тех, кого я любила, но им она была нужнее. Казалось, что мир рушится, а жизнь медленно ускользает из моих рук, и все идёт к концу пути. Самое главные жертвы этой истории – дети, которые переживали эту ночь по-своему.
Итак, папа разгневанно зашёл в здание и сказал, построив перед собой весь медперсонал: «Кто главный? Ну, отвечайте!» На что он получил эгоистичный ответ этой медсестры: «Ха, зачем он вам нужен? Гм, главного ему подавай!» Папа даже не растерялся, а просто задал еще один вопрос и ждал честного ответа: «По какому праву вы собрались забирать моих детей в дом милосердия? Вообще, какой дом? Приют? Они что, бродяжки?» Мужчину даже передергнуло, но он отвечал уверенно и спокойно, но со страхом в глазах осознавал, что возможны проблемы: «Я не имею права забирать ваших детей. Мне сказано их госпитализировать, и все!» Папа немного расслабился, а потом переспросил, словно тряс солдат за потерянное оружие: «Только положат их, и все? На сколько дней?» Мужчина раскрыл глаза широко и ответил: «Пять дней. Мы их просто проколем, и всё. У мальчика все нормально, но одна девушка кашляет, а у маленькой температура».
После внезапной смерти Сережи мы не стали препятствовать работе медиков. А эти сволочи в белых халатах сразу стали себя выгораживать и утверждать, что они меня спрашивали, лягу я с детьми или нет. Хотя они и слова не сказали, а только кричали, что детей заберут у нас. Потом папа сказал, что ему нужно отвезти сына в морг, и оставил с нами маму. После он вышел, а с нами остался наш сосед Стасик. Но я не могла там находиться, в особенности смотреть на эту напуганную белобрысую медсестру. Эта толстушка то и дело прятала глаза от меня и пыталась не попадаться на глаза. Я вышла на улицу и, словно сторожевая собака, ждала своего отца возле входной двери.
Пока мама готовила документы на госпитализацию, я рыдала, разглядывая ночное небо Калача. Еще никогда в жизни не видела этот город ночным и таким дождливым. Вскоре подъехал Виктор и наша бабка ушла в маршрутку, а я вошла в здание педиатрического отделения и поняла, что это не сон, а горькая реальность. Наш Сережа собрал нас всех под этим дождливым небом Калача-на-Дону, и я еще раз убедилась, что не сплю, а мой разум просто не хочет принять правду.
Через час подъехал папа с друзьями с работы, да и вообще со знакомыми. Он вошёл к ним и все узнал, а я понимала, что тут, кроме него, не смогу ни к кому прижаться и поплакать на груди. Нашим бабе и деду мы были не нужны, а они там были только из-за папы, так как боялись его. Да и вообще их в посёлке не уважали и считали таким же дерьмом, как эти странные человекоподобные создания. Увы, но если ты дочь такой матери, как баба Лида, то ты автоматически становишься дерьмом.
Папа повёл меня знакомиться со своими друзьями, но мне уже было всё равно. Я лишь заплакала, прижавшись к его груди, вспомнив ту самую сентябрьскую ночь, когда умерла Света. Ее смерть также была на совести наших врачей! Мама не встала на учет вовремя, и произошли преждевременные роды. Папа с нашим соседом дядей Мишей Романовым искали акушерку по всей Береслаке, а полиция нашего поселка все дома обыскивала в ее поисках. А Светочка родилась дома, мама не знала, что делать и как отсоединить пуповину. Девочка просто получила пневмонию и умерла через четыре дня. В ту ночь тоже шёл дождь и тот же сука дедушка бросался на папу с ножом, а сейчас он сидел и радовался смерти ребёнка.
Папе вкололи тройчатку, поэтому он ощущал себя словно в тумане. Мы залезли в машину к его друзьям, а я лишь плакала, прижавшись к его груди. Говорят, слёзы помогают избавиться от боли, но мне было все так же больно. Смутно помню, что мне говорили, и его тоже, но мне все равно, а я лишь знала, что Сережа лежит совсем один в морге. Папа о чем-то говорил с друзьями, но я не понимала их. Помню, папа указал на желтую маршрутку и сказал, что там сидят его зять, тесть и тёща и им плевать на всё! Сидят как мыши и слова не говорят. Потом я подхватила разговор и рассказала ему о том, что бабушке нашей было наплевать, что будет с внуками. Она лишь бегала кругами по улице и болтала по телефону с Ларисой, когда реально нужна была ее помощь. Потом мы увидели, как мама вышла из педиатрического отделения
