«Искусные подписи»
«Женщины — это сладость жизни» Поэты могут строить галактики из камешков И вдыхать слово жизни в краткие взгляды, Но нужно быть очень осторожным с силой творения, Так что я пишу обязательный стишок, стараясь удержаться от Того, чтобы испачкать страницу преувеличением новой страсти, Не уверенный: может быть, я просто писатель, Который живет на нижнем этаже, Слишком громко играет Колтрейна и любит грозы, Я поднимаюсь на один лестничный пролет, И твои глаза провожают меня в другую страну, Твое прикосновение становится влажным поцелуем на горизонте Дня рождения в жарком июле, Я путешествую к твоей улыбке, чтобы услышать рассказы о Поездах, припаркованных в твоей столовой после крушения, Но прошлое — это вульгарный вор; Оно ворует смех из твоих глаз, Бросает треснутые края разбитого вчера сердца В это воспоминание; Я мечтаю стереть болезненные воспоминания долгими Ласками твердой руки, Я переставляю зазубренные звезды твоего прошлого; Я маленький мальчик, улыбающийся тебе глазами, как в любовном письме, Я вырезаю твое имя на душе седеющих деревьев, Я — твой первый медленный танец, дрожащая рука на твоей талии, заменяю меланхоличные молитвы на твоих губах своими жаркими поцелуями, Я приношу обет твоей красоте, становлюсь святым в твоих объятиях, Проезжая долгие мили за годы расстояния, Я прибываю, мокрый от твоих слез, Мой единственный инструмент — умение поэта; Я исцеляю твою улыбку, Освобождаю твои глаза, И вместе Мы уезжаем на когда-то разбившемся поезде из твоей столовой К горизонту твоего дня рождения в другой стране.
А внизу он написал своей рукой четыре слова:
Я перечитала стихотворение. У меня закололо в сердце, во всем теле — словно я прыгнула в холодный бассейн, перед этим пролежав несколько часов в горячей ванне. Мои глаза бегали по строчкам, я снова и снова повторяла про себя любимые моменты.
Шокированная, я пыталась вспомнить хоть какие-нибудь предпосылки к тому, что только что произошло. Я помнила, как мы сидели в фойе у лифта, я рассказывала ему об отце, который сильно пил, а он признался, что его мать сидела на героине и сейчас — лишь бледная тень себя прежней. Мы сочувствовали друг другу, открывая сердца, разорванные, разбитые, с отломанными кусками. Я впустила его в свою жизнь. Он знает то же, что и я. Мы родственные души.
Я обнаружила, что все это время стояла, затаив дыхание. Я медленно, шумно выдохнула, пытаясь собраться с мыслями.
Если у меня и был когда-либо в жизни момент, когда я чувствовала, словно меня держат на руках, словно я полностью поглощена чужими действиями, то он случился как раз тогда. Я читала и перечитывала стихотворение — подарок от человека, который хорошо меня знал и, тем не менее, решил, что я этого стою. Я чувствовала себя любимой.
Он приписал всего четыре слова, но смысла в этих словах было намного больше. Я чувствовала какое-то странное удовольствие и даже гордость за то, что он, конечно, был добр ко всем нам, но, пытаясь выразить свои чувства ко мне, потерял дар речи.
Еще сильнее меня приободрил тот факт, что кто-то выбрал именно меня из множества, несомненно, красивых и привлекательных девушек.
Позже тем вечером я увидела его. Мы сидели кружком в моей комнате среди свалки красных пластиковых стаканчиков и пропитанных жиром коробок из-под пиццы-кальцоне; Джей Зи из колонок угрожал позвонить в отделение полиции, потому что мы опять шумим в неурочное время. Я не знала, как реагировать на его любовное письмо, поэтому мне понадобилось целых тридцать минут, чтобы наконец решиться посмотреть в его сторону. Он сидел, откинувшись на моем стуле и балансируя на его задних ногах, и смеялся, играя роль адвоката дьявола в очень смешном споре с Джастином, своим (и нашим) лучшим другом. «Ему стоит стать юристом», — подумала я. Я знала только одного человека, который умел с одинаковым мастерством и отстоять, и разгромить одну и ту же точку зрения — папу. Помню, папа вызывал всех подряд на соревнования в остроумии. И никогда не давал мне выиграть ни во что — от мини-гольфа до «Монополии» — просто ради победы. Я должна была заслужить эту победу, трудиться ради нее. И меня тянуло к этой сладкой, пусть и немного раздражающей ностальгии, которую вызывал у меня всезнайка Дэниэл. Наши взгляды на мгновение встретились. Мы еле заметно улыбнулись друг другу. Тем не менее, мы обозначили этот момент. Я почувствовала негласный договор между нами: мы значим больше друг для друга, чем компания, в которой мы находимся.
Снова потянулись совершенно обычные недели. Мы говорили, как обычно, спорили, болтали. А потом, однажды, вечером в пятницу, стоя на ступеньках Грейсон-Холла, я протянула ему свои чувства — резким уверенным движением, словно эстафетную палочку.
