жарко поцеловала в уста спасителя... Яков Лихой замер, что вкопанный, превратившись в дуб. Потом он размяк, ухватил девку за пояс и ответил ей таким же жарким поцелуем...
Рядом с шумом вспорхнула лесная птица. Сладкая лиса вздрогнула и отпрянула назад — поцелуй прервался. Яков Лихой, как завороженный, глазел на неё. Огневолосая чаровница развернулась и побежала прочь. Белая сорочица скрылась среди зелёных зарослей... Кромешник постоял ещё малость времени в одиночестве, а потом также побрёл сквозь чащу — к лесному тракту.
Тьма кромешная разверзлась...
На дороге стояли пять повозок с лошадками, в двух из них сидели кучками пленники: крестьянские парни и девушки в исподнем белье, с перевязанными за спинами руками. Возле повозок тёрлись группами: кромешники, монахи, государевы стражники. Лошади служивых людей, привязанные к деревьям у самого входа в лес, мирно щипали траву.
К Якову Даниловичу подошёл начальник Селиванов.
— Лихой, куда лису рыжую дел? Сожрал по дороге что ль?
— Навроде того, Иван Лексеич. Шибко сладкая оказалась.
Весёлый начальник хохотнул, обнажив две шеренги белоснежных зубов. “Будто мелом их трёт… — подивился Лихой, а потом навострил нюх, — бражкой согрелся ночью”.
Яков Данилович обернулся к лесу: опричники и монахи вывели из чащобы очередную троицу пленников. Иван Лексеич нагнулся, сорвал пучок влажной травушки, отошёл к повозке и принялся угощать зеленью каурую кобылу. К старшине ковылял плюгавый монах. Он остановился рядом с Селивановым, обжёг Лихого гневным взором, а потом зашипел в ухо старшине:
— На волю выпустил пташку. Игумену доложу!
Яков Данилович побрёл неспешным шагом к товарищам.
— А может-таки порешил он в зарослях рыжую бестию да в кустах и припрятал... срамные телеса? — лыбился остряк Селиванов. — Учинил казнь вавилонской блуднице бессовестной!
Плюгавый сморчок-чернец в гневе затряс подбородком с жидким пучком седых волосинок и с недоумением глазел на белоснежные зубы опричного старшины. Важное дело вершили: калённым железом жгли самарийский грех нечестивцев. Что за хохмочки неуместные, что тут за вольности деются? Гнев пожирал разум инока. Но на пути благочестия, он сам встал на дорожку греха, забыв о словах апостола Павла: “Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас...”
Чернец заголосил:
— Ослобонил он её от наказания божьего — по бесстыжим очам его вижу! Опосля игумена нашего... самому Милосельскому пропишу бумагу: какое злодейство учинил воин ваш, ась? И почто ты его не запаскудил сичас, старшой опричник?
— Пустые хлопоты, братец. Князь Юрий Васильевич хворает тяжко, как бы не представился перед Господом вскоре... А опричнику Лихому ноне сам Государь способствует в сердечном деле: Яков Данилович сватается к Сидякиным за их дочь Марфу Михайловну. А ведаешь ли ты, чернец добрый, кто сват у сего удалого молодца́?
Монах хмыкнул в неведении.
— Первый вельможа Боярского Совета — царёв конюший Михаил Фёдорович Романовский. Такие дела, святой брат.
Плюгавенький монах в удивлении едва к земле не согнулся от этих слов старшины. Каурая кобыла дожевала зелёное угощение опричника и влажными глазами посмотрела на благодетеля: будет ещё, мол?
— Так что пыл поумерь, старинушка, — заговорил строгим голосом недавний острозуб. — Опричное войско — это не государевы стражники али ярыжки. Тут благородный на благородном сидит, а всеми нами — ещё благороднее погоняет.
Селиванов оставил грешника и резвым шагом пошёл ближе к лесу — сорвать новый пучок травы.
Глава 9. Великий наш воин
В этот раз Яков Данилович Лихой выслушал старика Ростислава Глебовича Куркина, главу Дворцового приказа, весьма прилежно и со вниманием. К Государю следует входить резвым шагом, подойти ближе к Трону, один раз склониться в почтительном поклоне в пояс, приложив десницу к сердцу, один раз перекреститься на икону, пожелать кесарю здравия с почтительным обращением, и встать солдатиком наизготове — слушать помазанника Божьего. Обращается со здравицей подобает зело кратко, без витиеватых многословий, к примеру: Государь, великий Государь, великий Царь. Яков Данилович, во время первого визита к самодержцу, малость увеличил одно из нужных обращений — “великий наш Царь”, чем весьма потешил помазанника. Тогда ещё живой и здоровый князь Юрий Милосельский разнёс хохму по Детинцу. Удалого молодца Якова Лихого дворцовые обитатели за глаза стали именовать — “Великий наш воин”.
Теперь воитель сделал всё как полагается и замер перед резным креслом-троном, обитым лазоревым бархатом с золотистыми кистями. Самодержец ехидно улыбался, сидя на Троне, и постреливал в сторону визитёра весёлыми искорками ореховых глаз.
— Ох и ловчила васильковая, ох и лисёнок лукавый! — притворно погрозил опричнику пальцем с диамантовым перстнем Государь.
Яков Данилович смутился и опустил глаза вниз.
— Очаровал-таки строптивицу, карась воложанский!
— Слава Господу, великий Царь. Благодарю за помощь.
— Добро, коли дело полюбовно кончилось: держи новую милость.
Государь легонько хлопнул в ладоши.
— В честь свадебки дарую тебе ещё две тысячи рублей золотыми червонцами. Получишь от меня также поместье и полсотни холопов на прибыток твоей фамилии. И воложанских смердов там прибери, сколько осталось, да сюда волоки.
Яков Лихой рухнул на колени и склонил спину до самого пола.
— А покамест поживёте в имении у Сидякина. Тесть твой — богатый боярин, скопидомник, широко развернулся. Ничего, потесните лекарственника.
Яков Данилович распрямил спину и осветил лик Господина яркими лучами васильковых глаз.
— Великий Государь! Ещё прошу тебя о милости щедрой. Ослобони ты меня от службы в Опричном воинстве. Не по душе мне она... прости сердечно, надёжа, Царь.
— Не по душе тебе верным псом Государя жить? А чего тогда душе твоей беспокойной угодно, помещик Лихой? — нахмурился кесарь.
— Желаю вечно служить тебе, великий Царь! Но не в Опричнине, а на ином поприще.
— На каком поприще? Молви, чего желаешь?
Яков Лихой в растерянности захлопал васильковыми очами.
— Эх ты, тетёха. Поди туда — не знамо куда.
Царь в раздумии обернул голову к резному окну царской палаты.
— Опричный дьяк Колотовкин молвил мне раз, что ты шахматную баталию разумеешь?
— Святая правда, Государь.
— Тогда ступай, — улыбнулся кесарь-благодетель.
— Куда, великий Царь? — насторожился опричник.
Государь многозначительно подёргал бровями. Яков Данилович обернулся направо. У высокого окна, неподалёку от стены, расписанной затейливыми узорами, стоял столик с двумя резными табуретами. А на нём опричник приметил доску и крупные точёные фигурки чёрного и белого цветов: пешицы, ладьи, башни, кони, стройные королевишны-ферязи и две самые крупные фигуры — Чёрный и Белый Государи.
“Как я сразу не
